Цок, цок, цок, каблучок стучит. Цок, цок, цок, ты куда спешишь?
Мужа чужого давно ты отняла, мужа молодого давно ты забрала.
Ходишь ты опрятной, тут вопроса нет, даже моложавой.
В чём тут твой секрет?
Забираешь силу сильного коня красотой своей, как сама река.
Поделись, подруга, красотой своей,
выпускаю я на волю стаю голубей.
Пусть они летят по свету, дарят всем любовь,
Чтоб такие суки, как эта, семьи не разбивали в кровь.
Каждый сам выбирает себе свой жизненный путь,
С которого он не сможет свернуть.
Кто просит рукой, кто просит ногой,
Кто просит своей пустой головой.
Стоят на аллее вытянувшей славы,
Стоят инвалиды, протянуты лапы.
Просят они подаянье у всех, просят они у хороших людей.
Кто же им мешает работать, когда руки и ноги есть,
И ноготь не сломан.
Хочется им с халявой пожить,
Мне этих людей не пережить.
Хожу, брожу, кости собираю.
На тех костях в кости я играю.
Вот бросаю кости, и выпадает туз.
Жду себе я масти, а мой напарник трус.
Делаю Игнату наш условный знак,
Шестёрки я снимаю и прячу их в карман.
Вижу я картину, масть уже идёт,
А мой противник силён, и он рогами прёт.
Достаю шестёрки, звонят колокола,
Пора этому быку обломать рога.
Банк растёт мгновенно, ставки всё растут.
Становится заметно, что я ещё тот плут.
Вот ставку поднимаю, вскрываем карты мы.
Вот тут он понимает, что не его очки.
И он встаёт, рогами упираясь, цепляясь за небесный свод,
И я банк уже снимаю, бегу на самолёт.
Проходят дни, проходят годы, и вспоминаю иногда,
Как я тогда тому уроду с удовольствием обломал рога.
Была и я когда-то странной, когда была ещё весна.
Была тогда для всех желанной, а вот теперь сижу одна.
Тогда я ни в чём не сомневалась, что мужчины — слабый пол,
Но вот после оказалось: меня раздел и я легла на стол.
С ним на столе мы так кружились, от криков, стонов стол упал,
И мы с моим мужчиной матерились, а у него всё член стоял.
А после забросил меня на койку, и там меня он целовал,
Топтал меня, ну, как помойку, и с меня он просто не слезал.
И до того раздухарился, на мне он польку танцевал,
Ну, а после разозлился и начал сзади приставать.
Всю ночь песни с ним пропели, и на заре он взял ушёл.
В груди не услышу больше трели и не услышу его слов.
Я шёл дорогой безымянной. Повсюду были города.
Она была моей желанной, и от неё не шла слеза.
Повсюду кочки и равнины, и впереди тернистый куст.
На голове моей седины, и на плече сидит мангуст.
Пройду я путь, я путь желанный, и за собой оставлю след.
Мой путь для других не будет странным,
И для других оставлю хлеб.
Пусть хлебом они меня помянут,
Роса вместо водки — мой глоток.
И вот когда меня не станет, пускай наденут чёрный свой платок.
Куст крапивы стоит над рекой, на обрыве с такой крутизной.
Не спуститься, не подняться к нему. Вдоль берега одна я иду.
Как мне хочется голову кому-то приложить.
Как мне хочется голову кому-то опустить
На колени, со сладкой слезой,
И чтоб по волосам гладили нежной рукой.
И вот иду по берегу одна. Как невольно просится слеза!
Свежий ветер обдувает лицо. Катит ветер моё колесо.
Дует ветер на рассвете, бьёт морской прибой.
Знаю я, ты есть на свете, ненаглядный мой.
Пусть тебя ласкает солнце, как нежную зарю,
И свою любовь и сердце тебе лишь подарю.
Знаю я, ты где-то рядом мокнешь под дождём.
Буду я твоей отрадой, буду я зонтом.
Оглянись, раскрой ты очи, посмотри мне вслед,
И ты догнать меня захочешь, но простыл мой след.
Я брожу тут где-то рядом, ты меня найди,
А когда увидишь, окликни, позови.
Обернусь, открою платье я из-под плаща,
И ты не увидишь, как под платьем побежит слеза.
Я ищу тебя повсюду. Где ты? Отзовись!
И по саду я гуляю, и летит тут стриж.
Ветер песню запевает, листьями шурша,
И листвою поливает, и грустит душа.
Где ты, друг мой, ненаглядый? Где ты, отзовись!
И своими нежными губами ты ко мне прижмись!
Как хочу раскрыть свои ладони и ими согреть душу твою.
И душа твоя сразу застонет, и тебе скажу, что тебя я люблю.
Я хочу, чтобы ты только знала, как тебя я люблю,
И чтобы ты никогда не стонала и от слёз, и от горьких разлук.
Посажу я в землю аленький цветок.
Пусть растёт как чудо, словно ноготок.
Разными цветами пусть всегда цветёт.
Радуга на небе солнце всколыхнёт.
Разгрозится туча молнией своей,
Запоёт из рощи весёлый соловей.
И польются трели, трели соловья.
От соловья хмельного на дворе весна.
Вас я прошу, будьте моею. Будьте моею женой.
Если же нет, то дайте надежду, иначе моё сердце просто умрёт.
Как я могу дать вам надежду? Ведь вас я совсем не люблю.
Дать вам надежду, страданий, мучений, лучше вам помогу.
Дам вам совет, мой милый, любезный,
Езжайте, дорогой, вы в Москву.
И повезёт вас поезд железный.
Без вас, дорогой, прожить я смогу.
Ушёл я тогда от любимой, желанной, уехал тогда я в Москву.
Увёз туда меня поезд железный, и вот по Москве один я брожу.
Москва — деревня большая. Здесь кабаков не сосчитать.
И я, по ней страдая, зашёл в кабак и приказал вина подать.
Вино текло лучисто, гладко, играло брызгами огня,
И на душе моей было гадко, любовь мучила меня.
Я вспоминал движенья шорох, касанье её рук и лаз.
Лежит писем ворох, лакей несёт мне воду, таз.
Я засыпал с одной надеждой, что я увижу снова вас,
И вы дадите мне надежду, и потечёт слеза из глаз.
Но утром встав, надежды нету, что я увижу снова вас.
И заказываю карету, лечу я прямо на вокзал.
Лечу я к вам со своей надеждой,
Со своим мечтаньем быть моей женой.
И знаю я, что буду вновь отвергнут, и слышу кашель за стеной.
И ничего поделать я не смею. Хочу сказать вам: «Будьте вы моей».
И вот я в Петербурге, лечу на тройке,
Лечу на тройке вороных коней.
Не покидает меня надежда, и знаю — вы будете моей.
Катится повозка, стучит по мостовой.
Мальчик выбегает, свистит тут постовой.
Лошадь испугалась, шарахнулась вперёд,
И мне тут показалось, что делает назло.
Мальчик видит лошадь и смело к ней бежит,
И держит её за вожжи лохматый тут мужик.
И говорит мальчишке: «Куда, пацан, бежишь?
Лошадь испугалась. А ну, отсюда брысь!»
Мальчишка встал в испуге: «Лошадка-то твоя?»
Мужик тот рассмеялся, от смеха потекла слеза,
А после улыбался: «А ну, конфету на!»
Мальчишка взял конфету и сунул её в рот,
И лошадь захрапела, копытом сильно бьёт.
И искры полетели из-под её копыт.
Вороны на ветку сели. Мужик лошадь материт:
«А ну, каналья серая, в гриву тебе и в хвост!»
Ворона подлетела и села на погост.
Каркает ворона, клювом теребит,
И на кресте деревянном клювом всё стучит.
И мальчишка просит: «Дядя, покатай.
Дай мне хоть лошадке шёрстку почесать».
Тот мужик надвинул брови, козью ногу он курил:
«У меня хозяин очень строгий. К ней не подпускать он говорил».
«Дай хоть морду мне погладить серой лошади твоей.
Дай хоть гриву ей разгладить у неё на голове».
Тут мужик не удержался и опять расхохотался.
«Ладно, — говорит, — малец», и сам тут с лошади он слез.
И подводит он к коню, к этой самой морде.
Мальчик — цап за бороду, встрепенулись ноги.
Тут уж конь наш встрепенулся, взял ногой и отлягнулся.
Мальчик взвился в облака.
Рука держит мужика серого своего коня,
Отлетел мальчишка сразу, словно пробка, по заказу,
Отлетел к свиной помойке, оказался он в больничной койке.
Будет лошадь вспоминать, и хлопочет над ним мать.
Освещает солнце белую берёзу. На берёзе белой беленькие слёзы
Капают с берёзы белою слезою. Ходит где-то парень,
парень молодой.
У берёзы белой белая коса, у берёзы белой белая роса,
Голубые глазки, цвета морской волны, прыгают по веткам,
словно воробьи.
Не слезятся глазки цвета морской волны
И видят эти глазки прекрасные мечты.
Зубы, зубы золотые жёлтым пламенем горят.
Зубы жёлтые, вставные челюстями всё стучат.
Как бы выбить эти зубы, чтоб стучали невпопад,
И кричу: «Эй вы, слуги, выбить зубы!» — выбивают зубы в такт.
Пусть теперь шамкает челюстями, зубы жёлтые лежат.
Пусть теперь гремит зубами и плюётся в унитаз.
Как там у Пушкина?
Уж небо осенью дышало, короче становился день.
И литру водки тут не стало, исчезла словно солнечная тень.
Я удивился: «Что ж такое! Была и вот её и нет!»
А потом заторопился к жене к любимой на балет.
Там белый лебедь танцевал, вокруг него кружило зло,
И от этого зла она упала, ворон кружит колесом.
Чёрный ворон, раскрывши крылья, тащил к себе её, в морское дно.
Такого злостного насилия я не встречал уже давно.
И лебедь, сильно упиравшись, и ворон её голову склевал.
И вот сидит теперь, зазнавшись, а принц над любимою рыдал.
Смотрю на твоё я фото, губами к тебе бы прижаться.
Но к тебе подойти я просто стеснялся.
Я краснею, когда ты рядом стоишь.
Я смотрю тебе вслед, когда ты спешишь.
Провожаю тебя взглядом своим, а желанье — с тобой рядом идти,
Прижиматься к тебе своею сильной рукой
И прижаться к тебе своею щекой,
Заглядывать в твои чёрные очи и говорить: «Я люблю тебя очень».
Но ты спешишь и уходишь всё дальше и дальше.
Словно призрачная тень, бежит пудель домашний.
И ты исчезаешь, как солнечный день
и лежит на асфальте твоя только тень.
Пуделю хочу сказать: «Догони, останови её.
Скажи ей, что я её люблю, страдаю, и ночи я не сплю».
Но пудель хвостом лишь виляет, а моя любовь от меня убегает.
Хочу подняться над твоим я небом и раскрыть ладони свои,
И согреть тебя своим сердцем, и подарить тебе море любви.
Но где искать тебя, не знаю, наверное, на планете голубой.
Но я одно лишь знаю, что для меня ты самый человечек дорогой.
Хочу всегда быть я с тобою. Хочу всегда тебя любить.
Хочу я быть твоей женою, и чтоб ты меня одну любил.
Хочу я утром просыпаться, глазами лишь тебя искать,
И оттого, что ты рядом, засмеяться, тебя обнять, к себе прижать.
Планета кружится голубая. Тебя, дорогой мой, не найти.
Наверное, глупая, смешная. Мой дорогой, меня найди.
Сердце жмёт, губа трясётся, слёзы льются по щекам.
А он, скотина, всё смеётся, лифчик рвёт напополам.
Развернул её он груди и цинично так сказал:
«Тебя родина не забудет» — и ударил по щекам.
Раздевал он потихоньку, терпеливо, не спеша,
И говорил всегда вдогонку: «Ты, девица, хороша!»
Вот раздел её босую, сырой пол её не грел,
Взял её нагую, на свой член её надел.
Слёзы лились у дивчины над насилием её,
И кричала та дивчина, стены слушали её.
Издевался потихоньку, наслаждаясь жертвой смак,
И говорил всегда вдогонку: «Ты, девица, хороша!»
А девица посинела от страха и от синяков,
И девица та просила, был лишь слышен лязг зубов.
Сколько времени прошло, не знаю, но девчонку ту нашли,
И сейчас сижу я, плачу и прошу прощения у земли.
Я звёздочкой хочу стать, чтобы гореть
И в жизни своей только не тлеть,
Любовью своей тебя лишь завлечь,
Чтоб ты смогла наше счастье испечь.
Озеро души — лишь моя надежда.
Озеро души, как чистая монета.
Золотится злато, серебро звенит.
Золотится злато, серебро горит.
Лишь душа бывает чиста, как серебро,
И душа бывает, как помойное ведро.
Чистая душа — она всегда горит,
А грязная душа только лишь дымит.
Грязную душу не разжечь ничем,
Грязную душу надо в топке сжечь.
И грязную душу ничем не подожжёшь.
И так бывает горько, что чистую душу водкой ты зальёшь.
Тихо ветер завывает, звёзды яркие горят.
Ветер песню запевает, звёзды яркие летят.
Месяц землю освещает лунным светом на погост.
Вороньё кругом летает, вылетают они из гнёзд.
Чуют смерть они заранее и летают они над ней.
Вороньё всегда кружится, не хватает им смертей.
Вороньё всегда голодно, только смерть им подавай,
И от трупов им не бывает тошно, и давай их клювом рвать.
Улетают звёзды в небо, когда гаснет чья-то жизнь,
И до лунного рассвета не порвётся моя нить.
Много берёз перепортил, многим жизнь я сломал,
Но не одна из них не была против, когда им целку ломал.
Они веселились, шутили, радовались счастью сему
И мне всегда говорили: «Серёжка, как тебя я люблю!»
Им не давал обещанье, что с каждой из них буду жить,
Но каждая надеялась, что буду её только любить.
Но дни пролетали быстро, берёзок менял на других,
И мне уже не было слышно стоны, страданья дивчин.
Сейчас я с новой берёзкой и мну её нежную прядь.
Расстанусь и с этой бёрезкой, и будет обо мне вспоминать.
Прошу прощения у моего читателя за подвох
издательства «СКИФ», которое выпустило
мой первый сборник стихов под названием «Мой путь»
Часто задумываюсь, если бы не подвох издательства «СКИФ»
и если бы сам не продавал свои стихи,
сколько бы я написал своих стихов?
Не сосчитать!
Много на свете женщин есть. Их всех не перечесть,
Не сосчитать, не обнять, даже губами не расцеловать.
Но я хочу лишь тебя обнимать, целовать
И только тебя даже ласкать.
Гуси пасутся, девочка спит. Волки крадутся, роса дребезжит.
Стая рванула, гуси в крик, рассыпались по полю,
Слышен девчонкин визг.
Волки схватили по паре гусей и убежали через плетень.
Занималось утро на рассвете, сквозь листву пускало дым.
И на солнечном рассвете был и я когда-то молодым.
Бегал я босым по пояс, в шортах, в чёрных сандалях,
И трава меня скрывала. Мать давала мне ремня.
Пролетело время золотое, стал я чубом девок золотить,
И девицы, обо мне страдая, хотели одного меня любить.
И менял девиц я как перчатки, покидал их как осиновый лист,
И никогда мне их не было жалко,
и уходил от них под задорный весёлый свист.
Но время прошло моё молодое, серебрится уже седина на висках.
Утро моё уже стало седое, и кружится надо мной моя всё печаль.
Роща шумит золотая, цветут заливные луга.
Ходят по лугу, пасутся молочные стада.
Звонят колокольцы по лугу, слышен их перезвон.
Ходят коровы по лугу, щиплют траву, зверобой.
Косит коса косовицу, пока роса лежит на траве.
Встречаю я утром зарницу, пока роса блестит на заре.
Играет роса перламутром, золотым переливом огня,
И песня разносится утром, из рощи трель соловья.
Солнце встаёт золотое, освещает рощу, луга и стада.
Мычит где-то корова, потеряла телёнка она.
Телёнок её заблудился в маленьком сосняке
И жалобно мяукал, мычал: «Мамка, ты где?»
Колокольчик звенит-названивает, мамка спешит к нему
И после языком наглаживает, снимая ему слезу.
Роса пробудилась от спячки, катится по траве прямо вниз.
Бежит по траве маленький мальчик и делает свой первый каприз.
Как я устал жить на этом свете, топтать землю русскую свою!
Устал просить: «Дайте уваженья» — и говорить,
что всех вас так я люблю.
Устал и от того, что одиночество меня гложет,
И гложет, сука, уже не первый год.
Моё сердце оно тревожит и говорит: «Ведь ты урод».
В чём виноват я перед судьбою? Что я любил когда-то всех?
Расстался со своей женою, с детьми,
и сразу ветер песню свою спел.
За то судьба и наказала, грехов своих я много повидал.
Моя судьба надо мною смеялась,
когда я в койке без движения лежал.
И вот сижу я теперь в коляске, и одиночество мне водку подаёт.
Ах, как мне хочется выйти из коляски!
А в коляске кто меня к себе прижмёт?
Мы часто спутника себе в жизни выбираем,
и требования у нас просты,
Но инвалида мы в коляске не сможем просто полюбить.
Пусть одиночество его ласкает и тешит, и целует его судьба,
Пусть одиночество его ласкает, а нам ласкать, уж видно, не судьба.
К дубу прижималась белая берёза,
А от клёна рожала маленького клеста.
Говорила дубу: «Нянчи теперь дитя.
Родила тебе, дуб, я твоё дитя».
Вот и нянчит дубик малое дитя,
И берёза белая смотрит из окна.
Ждёт своего клёнушку, чтобы он ласкал,
И при ласках этих чтобы дуб икал.
И промчатся годы, дуб уже седой,
Так и не узнает, кто спал с его женой.
Снег лежит под солнцем, серебрится.
Пар морозный из ноздрей бежит.
Из глаза от мороза слеза слезится. Лошадь мохноногая спешит.
Всю округу зима запорошила белым снегом, словно серебром,
Будто словно куда-то она спешила, утопила в речке
хрустальное ведро.
Снег хрустит под лошади копытом, и дорога убегает вдаль,
И ямщик с песней позабытой песню напевает про свою печаль.
И сорока, увидев лошадь, затрещала словно снег.
И ямщик достал из зипуна чёрный пресноводный хлеб.
Отломил он корку хлеба и давай её жевать.
Лошадь от испуга оторопела и давай так громко ржать.
Напугал её зайчонок, выпрыгнул из-под копыт её.
Был он белый, как котёнок, лошадь не видела его.
Убежал зайчонок в поле, дал такого стрекача.
Окружили волки стаей в лесу большого секача.
Его мгновенно разорвали по мгновению щелчка,
И потом они лежали, от секача не осталось и клочка.
Лес живёт своею жизнью, снег засыпает все следы.
Глухари токуют песню и уносятся в мечты.
Падал снег душистый, мягкий на леса и на поля,
И мужик ещё мохнатый, пел он песню ямщика.
Пусть он песню напевает про собачью нашу жизнь,
Лишь одно я только знаю — до зимы мне не дожить.
Любимый мой, тебя я так хочу! Тебе навстречу я бегу.
Обнять тебя своими парусами,
Чтоб волосы мои ложились на плечи тайными тенями.
Хочу с тобой я рядом быть, тебя из ложечки кормить
И чашку кофе подавать, и чтоб ты затащил меня в кровать,
Меня ты долго раздевал и потом долго умолял
И уговаривал, лаская, говорил, какая стройная, чудная,
Губами нежными ласкал ты мой сосок,
И он набухнет, словно колосок.
Мои груди потянутся к тебе,
Они так долго мёрзли в ледяной воде.
К ним так давно никто не прикасался.
И был один со мной, он так давно расстался.
Я жажду жизни, я хочу тебя.
Я так хочу, чтоб ты вошёл в меня
И растворился, словно сахарный песок,
В моей груди играет колосок.
Так пригласи, любимый, меня к себе домой,
И я узнаю, какой ты заводной,
И я узнаю крепость тела твоего,
Когда во мне ты будешь словно сон.
Я растворюсь в твоих объятьях,
Ногти врежутся в твою стальную грудь,
И от оргазма я заколыхаюсь,
И не сможешь ты со мной уснуть.
Женская доля трудна, нелегка.
Так и тянется за водкой моя тут рука.
Хочу рассказать вам о жизни своей.
Как мужа любила его всех сильней.
Как в поле работала, борону вороча,
На лугу траву я косила косою сплеча.
В огороде своём картошку сажала,
А ночью потом мужа ублажала.
Дети потом стали расти,
Груду работы пришлось мне грести —
И сено косить, и картошку вскопать,
Груду пелёнок за детьми постирать.
Мужа не стало, ушёл в мир иной.
Сено пора косить уже за рекой.
Корову вечером домой тут загнать,
Свиньям, курям поесть нужно дать,
А после за ними помёт их убрать.
Детей уложить на печь и в кровать.
Руки и ноги гудят, завтра утром рано вставать.
Хочется мужской теплоты. На щеке увидишь слёзы мои.
Нет той поддержки, нет тут огня. Катится горько моя тут слеза.
А вы когда-нибудь были в зимнем лесу? Ледяную пили росу?
Она, словно снег, искрится и тает.
Она, как звезда, всеми цветами играет.
Солнце её освещает, от лунного блеска даже звёзды мерцают.
Играет, сверкает роса. Она ледяная и так холодна
Под лунным и солнечным светом, морозом лишь только согрета.
Серебрится зимний лес, в лунном свете отражаясь.
Ветки еловые висят, под снегом задыхаясь.
В снегу роется лиса, мышь под снегом ловит,
Не волнует её ночная красота, голод её изводит.
Тетерева сидят в снегу, звёзды свет на них бросают.
Волки серые в лесу, зайца белого они гоняют.
Не нужна им красота, им бы выжить в этой жизни,
И ночная суета не даёт порой им тризны.
Меркнет ночь перед закатом, звёзды купаются в реке.
И луна, в реке купаясь, отражается в воде.
Выдра вынырнула из речки с мелкой рыбиной в зубах.
И калина на крылечке красит губы вишней на губах.
Шелестит берёза веткой у крыльца,
У берёзы белой нет теперь отца.
Зарубили звери на дрова его, топят печку звери, нет теперь его.
Иволга склонилась над быстрою рекой.
Сердце утопил парень молодой.
Вот и плачет иволга над быстрою рекой,
Парень её любимый гуляет уже с другой.
Ива тихо клонится, над рекой шуршит,
За ней никто не гонится, и некого любить.
Был когда-то милый, да увезли его, а потом узнала — выдали его
За рябину красную. Высока она и собою она очень хороша.
Плачет горько ива, звёзды светят ей.
Хорошо ей было, когда милый был рядом с ней.
Я хочу, чтобы ты, Отец, мною гордился
И перед всеми меня ставил в пример,
И любовью своей со мной поделился,
И Господь тебя за это не накажет, поверь.
Возлюби меня как ближнего, как Сына своего!
И совестью своей не будет укоризны,
Ведь ты подставил мне своё плечо.
Господь тебе за это раскроет свои объятья
И расцелует как Божий крест.
И я приду, Отец, в твои объятья,
И нам с тобой на кладбище не будет мест.
Лёгкой дымкой поле покрылось.
Кулик на болоте гнездится в гнезде.
Солнце за горизонтом почти уже скрылось.
Луна уже смотрит мне тут в окно.
Сижу у окна, жду и надеюсь — ветер тёплый вдруг залетит,
А вдруг моё сердце теплом он согреет,
А вдруг в моё сердце любовь прилетит.
Тёплого ветра мне не дождаться. Он улетел в небесную даль.
Весною пришлось с ним мне расстаться.
Как мне не хотелось сердцем страдать!
Слеза всё течёт со щеки на платье,
С другой он гуляет в небесной дали,
Другую целует, другую ласкает,
И сердце моё плачет в груди.
Я хочу улыбаться, когда ты рядом стоишь.
Я хочу задорно смеяться, когда на ушко ты мне говоришь.
И от шёпота губ моё сердце замрёт,
от касания твоих рук оно запоёт.
Моя грудь — она всколыхнётся, и лоно моё —
оно сразу проснётся.
Оно запоёт от счастья любви, ты только,
любимый, в меня ты войди.
Погрузись в моё тело, так, чтоб душа моя сразу запела,
Чтоб из груди моей вырвался стон, и я задрожала,
словно осины листок,
И с любовью с тобой на самое дно опустилась.
И чтоб дитё у нас с тобой сразу родилось.
Как прекрасно жить на рассвете, когда утром поют петухи.
И любимой сыграть на кларнете, на стогу запоют соловьи.
Глухари на току запевают глухаринную песню свою.
И дрозды в лесу распевают и песню поют журавлю.
Пробудилась роса золотая от гомона шумных дроздов,
И лось бежит по лесу с травы росу сбивая,
и копытом бьёт паутину, бьёт пауков.
Пробудилась лесная прохлада и ручей журчит всё в логу,
И скажу любимой: «ты золотая» и вместе с ней в стогу я усну.
Я хочу пожелать тебе доброго утра, чтобы звёзды мерцали в саду.
Ты поверь, я приду к тебе утром,
когда рыба будет плескаться в пруду,
Когда тёплый ветер, иву качая, над ракитой, над быстрой рекой,
Когда месяц, над тобою сияя, будет блестеть под мутной луной.
Ты только жди меня неустанно, жди, когда устанешь ждать.
А когда приду, то буду желанна и буду любовью тебя поливать.
Звёзды падают с неба, летит золотая звезда.
Кружится наша планета, разделяет река берега.
Река быстротечна, как время, бежит, не оглядываясь, вспять.
Хочу вернуться в то время, к тебе, любимый, бежать.
Зарёю раздеться в небе и вместе с тобою прыгать, скакать,
И звездою сиять на небе, и тебе, любимый, путь освещать.
Но речка бежит неустанно, торопится время вперёд.
Как тебя ждать я устала! Время уж больно гнетёт.
Хочу рассказать вам, дорогие девчонки,
Как любила молодца одного.
Ещё хочу рассказать вам, дорогие мои сестрёнки,
Как расставалась со своею слезой.
Утром я вышла, заря улыбалась,
Ветер тёплый весёлую песню пел.
Рыба в реке сама даже плескалась,
Лишь один соловей на ветке ревел.
Тропинка вела меня через поле,
По рыжей пшенице, где колышется рожь.
За рекой играли зарницы, рядом пророс зелёный овёс.
Я вышла на речку. Рыба плескалась,
Мошка над водой нарезала круги.
Любимого с другой я застала,
Они вышивали любовные сны.
Слеза побежала лунным каскадом,
Как горький фонтан из горькой воды.
Моё горе покрылось туманом,
И из-за тумана не видно было слезы.
Я убежала от горя такого,
Меня колотило, трясло всю до слёз.
Не ожидала такого удара,
Слеза замерзала от красочных роз.
Девчонки, сестрёнки, я долго рыдала.
Слеза поседела от слёз.
Его в моём сердце больше не стало,
И роса не стекает от сказочных в нашем саду роз.
Как я хочу прыгать, скакать, с коляски своей немедленно встать,
Побежать по зелёной траве, босиком по мокрой росе!
В морскую воду нырнуть, ногами своими воду взболтнуть,
Уплыть так далеко и нырнуть так глубоко,
И достать жемчужину для тебя! От вида её побежит тут слеза.
Обнимешь меня, заглянешь в глаза, от восторга ты рядом,
загорится слеза.
Обниму тебя нежно, к тебе губами прижмусь и скажу тебе одной:
«Тебя я люблю»
Золотится роса на рассвете, золотая коляска стоит.
Я знаю, ты есть на свете, и моя звезда с тобой рядом горит.
Пусть наши звёзды только сияют и посылают миру
свой тёплый свет.
И пусть у кого-то глаза засияют от радужных сияющих встреч.
Стоит на горе, ветром качает осиновый лист с горькой слезой.
По осине той дуб всё страдает. Дуб через дорогу стоит вековой.
Хочет к осине он перебраться, от ветра своими ветками
её защищать.
Но корни вросли в жирную землю, и приходится ему
только вздыхать.
Ветер качает рябину, красные гроздья птицы клюют
Обломали ветки калине, слезы горькие теперь они льют.
Плачет калина слезами, звёзды горят над рекой.
Капают горькие слёзы, месяц блестит золотой.
Украли у калины счастье, любимый ушёл к другой,
Другую теперь ласкает и гладит своей рукой.
Не будет больше ей соловей насвистывать.
Не будут для неё ночью звёзды гореть.
Калина красная берёзе завидует, и ей остаётся только тлеть.
Люблю я голое женское тело. И люблю я голую женскую грудь.
Так и хочется губами к голой груди прильнуть,
К соску прильнуть губами и высосать всю любовь из неё,
И своими руками задушить любовью её.
Будет грудь подыматься, колыхаться, стонать,
И я буду больше ещё возбуждаться и от этого буду рычать.
Заласкаю, зацелую я допьяна эту голую женскую грудь,
А когда с нею расстанусь, ей скажу: «Меня не забудь.
Вспоминай Серёжку ты рыжего и вихристый рыжий мой чуб.
Вспоминай Серёжку весёлого и сладость его нежных губ».
Как давно не брал я в руки гитару, как давно не трогал струну.
А поеду я лучше в табор, разолью там похмельную грусть.
Пой, гитара моя семиструнная, ты зажги своей струной
мой костёр.
И ночь такая лунная, разожги в моём сердце огонь.
Пой, гитара, названивай струнами, растопи ты мою горькую боль.
Где звёзды мерцают лунные, спой, гитара моя, спой.
Я грущу о любимой сегодня, не приехала она, не пришла.
Не усну я сегодня точно. Нет в моём костре живого огня.
Тот костёр, что догорает, он меня нисколько не зажёг.
Моё сердце только страдает. От костра получил я ожог.
Где ты, любимая? Почему не пришла, почему не приехала?
А когда уезжала, меня с собой не звала.
Струны молчат, костёр догорает.
Моё сердце одно по ней только страдает.
Белые птицы летят надо мною, курлычут и манят к себе.
Пролетают они белую рощу, что посадил когда-то я по весне.
Белые птицы, не тревожьте мне душу, не зовите меня за собой.
Наплевали мне в мою душу, и водку разливаю своею рукой.
Горькая сука эта отрава, горькая сука эта судьба.
И осталась мне в жизни одна лишь забава,
Чтоб женщин любить да водку глотать.
Много женщин я перевидел, многих любил, многих бросал,
Но каждую из них не обидел, когда уходил, целовал.
Разбросало мою жизнь по дорогам, и кидает меня,
как осиновый лист.
И кидает меня по порогам, берег такой каменист.
Белые птицы, не плачьте, не плачьте над моею судьбой.
Пойду я в белую рощу, умоюсь ключевой я водой.
Берёзы меня обнимут, раскроют объятья свои.
Белые птицы зимуют, по берёзам скачут одни снегири.
Я хочу улететь к милой в постель и соловьём там запеть,
когда буду на ней.
Я такие трели буду насвистывать и куражиться буду,
и буду присвистывать,
Все дырки её раздувать и её одну буду ласкать.
И найду я дырку одну, и в ней я сразу возьму, утону,
Захлебнусь любовью её. Боже, кто спасёт меня от неё!
Горит костёр, звучит гитара. Перебираю струны ей.
Ну что же ты, моя гитара, скулишь так жалобно, как дверь!
В костёр подкладываю дровишки. Огонь горит, звучит струна.
Ну что же вы, мои мальчишки, я у костра сижу одна.
Перебираю струны на гитаре. Костёр не греет своим огнём.
Ах, как мне хочется, чтоб рядом был мужчина,
меня согрел своим теплом!
Звучит гитара, поёт мне песни, поёт мне песни про любовь.
Зажги огонь в моём сердце ты, гитара,
чтоб в моей крови играла кровь,
Чтоб захотелось с места мне сорваться и подарить свою любовь,
Обнять его своими поцелуями, губами жаркими
его расцеловать,
Сыграть ему любовь своими струнами,
Чтоб он, как голубь, со мной мог ворковать.
Расправим крылья в небе, как в полёте,
парить мы будем над землёй.
Голубь мой ты сизокрылый, хочу с тобой я ощутить полёт.
Звучит гитара, перебираю струны, и рвётся нить,
как тонкая струна.
В моей жизни только будни, и вдруг я слышу:
«Я люблю тебя».