Рубрика: Диалог (2017)

Серебристый тополь ветками качает
И своей листвою землю посыпает.
Моросистый дождь землю прибивает
И своим дождём землю поливает.
Каркнула ворона, на суку сидя,
На голове у ней корона, клювом мясо теребя.
Мясо молодого опального бычка.
Плакала корова, всё текла слеза.
Зарубили сына, топором его,
Голова на тыне, кровь течёт с нее.
Будут кушать мясо, мясо господа.
Кто вернёт ей сына? И висит слеза.

Ветер тучи разгоняет, собака борзая бежит.
Пуля зайца догоняет и теперь в крови лежит.
И гончак по кругу ходит, ищет зайца под кустом.
Его в поле он находит, висит заяц над костром.
Дым идёт, костёр дымится, заяц тушится в костре.
Я бы с вами поделился, только зайца нет в котле.

Бутылка водки на столе, закусываю водкой.
Лежу я пьяный на траве, по ней плыву я лодкой.
Меня качает и штормит, и рвота из меня выходит.
Девятый вал меня трясёт и всё куда-то гонит.
О рифы бьётся всё волна, выбросило меня на сушу.
Бутылка водки та пуста, ну, чем залить мне душу?

Я знаю, я умру когда-то,
И мне придётся пожитки собирать.
И мне придётся с тобой расстаться,
И буду я в очереди к Господу стоять.
На мне будет белое платье,
То есть белый макинтош.
На мне будет белая шляпа
И туфли из белых калош.
Не будет со мной трости,
Там она мне не нужна.
И не будет во мне злости,
Всех простила моя уж душа.
Будет крестик на мне деревянный
На простом бельевом шнурке,
А может, будет и оловянный
На шёлковой тонкой тесьме,
Когда Господь откроет мне двери
В цветущий яблоневый сад,
И будут звучать там трели,
И будет цветочный парад.
Вот тогда попрошу за тебя Господа Бога,
Чтоб молитвой тебя охранял,
И когда будешь стоять ты у порога,
И чтоб Он тебя крестом целовал.

Прогибается передо мною берёзка
Утром на весенней заре.
И стоит рядом с нею сосёнка
И купается в летней росе.
И рябина гроздья развесила,
Подставляя мне свою грудь,
И мне хочется каждую ягодку
Языком шершавым лизнуть.
Плодоносится ива плакучая,
Над рекою ветки склоня.
Она вся тоже, сука, ползучая,
И всё стелится она под меня.
На неё ложиться не буду,
Пусть тополёк её чешет всю ночь,
Я лучше с берёзкой побуду,
Чтобы ночью ее уколоть.
Разодену ее, обцелую,
Те же ягодки на её груди,
И своими губами целуя,
Целовать её буду соски.
Распущу её русые косы
По волнистой груди голубой.
Вокруг нас будут покосы,
И месяц будет висеть золотой.
Заберёмся мы с ней на стог сена
И звёзды с нею будем считать.
И встану перед ней на колени
И её имя буду шептать.
Ночь пройдёт, моя берёзка устанет
От любви моей нежной, от ласк,
И берёзка моя тогда скажет:
«Ради тебя давай в последний раз».

Распрудилась рыба в золотом каскаде.
Плещется, играет в золотом наряде.
Серебром сверкает, чешуей блестя,
И река прозрачная, словно как вода.
Вижу дно, тропинку, вижу рака в ней.
Вижу я ложбинку и речных коней.
Водоросли речные опутали реку.
Ондатры тут речные рвут свою листву,
Тащат себе в домик мягкий тёплый мох.
На берегу кружится мошек целый рой.
Дело идёт к закату, звёзды небо золотят.
Влюблённые на закате о любви всё говорят.
Поцелуй растает в небесной ночной мгле,
И меня потянет, любимая, к тебе.

Как я хочу взлететь выше солнца
И парить всегда над тобой,
И любить тебя ночною звездою,
И всегда, любимая, быть только с тобой.

Разрумянилось солнце золотое,
Освещая небесный небосклон.
У меня стоит ведро худое,
И в него ничего уж не нальёшь.
Из ведра сочится небо
Серым проливным дождём.
Прохудилось наше лето,
Клевер вырос под ведром.
Все луга заколосились
Разнотравием своим,
Даже в гости напросились,
Еду в гости к ним.
И держу в руках литовку,
Наточив её,
И имею я сноровку,
Чтоб косить её.
Сами в гости напросились,
И кошу, пока роса.
Вы со мной поговорите,
Пока в руках коса.
Откошу лужок я этот
И пойду искать другой.
Я запомню это лето
С высокою травой.

Кошельки, кошельки звенят надо мной
И уносят в мечты, когда рядом с тобой.
Я сижу в ресторане, деньгами шурша.
Ты мне настолько желанна,
На тебя мне не жалко гроша.
Я заказываю всё, что ты пожелаешь,
Для тебя, дорогая, этот столик снимаю.
Для тебя я беру вино и цветы,
И поверь, дорогая, не смотрю на часы.
Я хочу, чтобы вечер с тобою продлился
И твоею любовью в постели умылся,
Чтобы звёзды сияли в ночи голубой,
И чтобы никогда не расстался,
Дорогая, с тобой.

Холодная постель не греет,
Луна холодная смотрит мне в окно.
Звёзды в небе только тлеют,
На улице сейчас темно.
Высокий дом многоэтажный,
И окна в доме не горят.
На улице стоит туман такой туманный,
И фонари на улице блестят.
И я смотрю в окошко дома,
Где по бульвару бежит серый дождь,
Держу в руках я томик Тома,
Стоит булыжный постовой.
И кошка серая мяучит,
Продрогла вся аж до костей,
И у меня она канючит
Рыбешек пару, карасей.
Наевшись рыбы до отвала,
Она мурлычет под ногой,
Своим хвостом меня ласкала,
А хвост пушистый, шерстяной.
Я закурила сигарету
И в форточку пускаю дым.
И пепел стряхиваю в ладошку,
И вспоминаю, когда была я с ним.
Залезла кошка на колени,
Мурлычет, песенку поёт,
И глажу я своей ладонью,
И шерсть искрится как искромёт.
А серый дождь бежит по лужам,
Луну не видно из-за туч.
Хочу быть сейчас со своим мужем,
В дверях висит его тут ключ.
Ушёл к другой, её ласкает,
Забыв о том, что обещал,
И только ключ напоминает
О том, что мой мужчина умолчал.

Река течёт в низине гладкой,
Кругом обрывистые берега.
И над рекой стоят обрывы,
Не подойти к ней лошадям.
Они ходят вдоль обрыва,
И не спуститься им к реке.
И вот стоят они над обрывом,
Не подойти к живой воде.
И вот с размаха и с разгона
Летит в воду жеребец.
Вода несёт в водовороте коня,
Не смог на берег он залезть.
Вода холодна и глубока,
Она очень холодна,
И несёт река в водовороте
Вороного чёрного коня.
Табун последовал примеру,
И стали лошади прыгать
в воду сверху вниз.
А берега — они крутые,
И берег очень каменист.
Табун проплыл, не зная силы,
Проплыли уж немало миль,
И стали покидать их силы,
И стали лошади тонуть.
Крутой их берег не пускает
На землю мягкую с травой,
И кони ржут и силы тратят —
Залезть на берег на крутой.
Вот жеребец вздрогнул ногами,
Копыта щупают песок,
Но не найдя его ногами,
Пошёл искать он илистое дно.
Его ржанье было слышно
На много даже миль вперёд,
Что от лошадиного его ржанья
На реке растаял лёд.
Его пучина заглотила,
Унес речной водоворот,
И закусив свои удила,
За ним несётся чёрный плот.
Табун погряз в речной пучине
И весь ушёл на дно реки,
И вот лежат в речной низине
Тела, промокшие от воды.

Снег летит, засыпает дорожки,
На деревьях лежит белый снег.
На зимовке у белой сторожки
Лежит белый пушистый мех.
Серебрится под солнечным светом,
Разноцветными красками горя.
Такого цвета не найдёте вы летом,
Если даже зажжёте вы снег у костра.
Снег играет лучистым алмазом,
Всеми гранями живого огня.
Не сравнить его даже с топазом,
Который лежит здесь у костра.
На тот снег я глазами любуюсь
И жмурюсь от красок луча.
Со снежком я эту зиму перезимую,
Но пока шумят тополя.

Мы пили водку молча, стоя,
Ругали матом всех блядей.
Заразу, суки, они разносят,
Теперь хожу, лечу чирей.
Фурункул тут вскочил на члене,
Из члена лезет чья-то мазь.
Поймал заразу я на сене,
И вот лечу я чью-то грязь.
Была уборочная в колхозе,
Доярку Дусю приглашал.
Пизда была её в навозе,
Об этом конюх умолчал.
И утонул я в том навозе,
И до утра её шерстил.
И вот хожу, лечу я чирей,
Мой член язвами загнил.
В колхоз я больше не поеду
И в Дусин плен не попаду,
Но к ней я, суке, ещё заеду
И палкой ей переебу.

Как я хочу упасть в твои ноги,
Прижаться к ним своею щекой,
И целовать твои нежные руки,
И ласкать тебя своею рукой.
Обнять твои нежно коленки
И бархатное платье твоё целовать.
И будешь стоять ты у стенки,
И талию буду твою обнимать.
И к декольте расстегнутого платья
Губами тихонько прижмусь,
И у декольте расстегнутого платья
Появится хрустальная грусть.
Разобью я вашу усталость,
Разобью я хрустальную грусть.
Ведь мне немножко осталось —
Сказать, как я вас безмерно, безумно люблю.

Маленький голубь сидит на земле,
Крылья поломаны, не может взлететь.
Глаз в гнойнике, течёт всё слеза,
Стряхивает гной, болит голова.
Лапками топает по голой земле,
Как бы помочь ему в этой беде?
Серая кошка всё это узрела,
Поймала его, и головка слетела.

Сучка крашеная, даже не намазанная,
Я тебя не полюблю.
Даже если будешь ты намазанная,
Полюбить тебя я не смогу.
У тебя ноги все кривые,
И на колодке деревянная нога.
Они у тебя худые,
А левый глаз не видит ни хуя.
Ты пишешь мне, что ты сломала ногу,
А я пишу: «Купи себе костыль
И выходи почаще на дорогу,
Чтоб задавил тебя автомобиль».
Сидели мы у речки, у вонючки,
Сидели мы в двенадцатом часу.
Ты пела так, что выли все собаки,
А у соседа обвалился потолок,
И мне хотелося без шума и без драки
Тебя поднять и ёбнуть об пенёк.

Сидя в прокуренном вагоне,
И водка льётся словно дым,
Сидишь ты в дыме папиросном
И диалог заводишь с ним.
Скажи мне, друг, скажи на милость,
Зачем живёшь на свете ты?
Зачем со мной ты водку хлещешь?
Зачем пускаешь папиросный дым?
Зачем ты, рано так проснувшись,
Вздыхаешь утром по ночам?
Берёшь ты в зубы папиросу,
В окно ты смотришь, в чью-то даль,
И чуть задребезжало утро,
Спешишь к любимой на вокзал.
И не находишь себе места,
Её поезд не примчал,
И едешь ты понуро, чахло,
Букет цветов тебе не мил.
И едешь ты домой обратно,
И ты заходишь в магазин.
Берёшь коньяк ещё и водку,
И горький чёрный шоколад,
И заливаешь это в глотку,
И водка бьёт тебе по мозгам.
Закуришь снова папиросу,
Табачный дым тебя хмелит,
И ждёшь ты снова свою розу,
Мечта о встрече тебя пьянит.
Проходят дни, проходит время,
И вновь летишь ты на вокзал,
И не найдя её в вагоне,
Спешишь с цветами на причал.
Но пароход её увёз куда-то,
Увёз ей в морскую даль.
Берёшь ты в зубы папиросу
И смотришь с грустью на причал,
А пароход исчез за горизонтом,
И только дым созвучно всё дымит.
Молюсь я Богу и иконам,
Чтоб ей свою он жизнь продлил.
И вновь стою я на перроне,
И вновь встречаю я её,
У ней на голове нет короны,
Но знаю я, дождусь её.
И вновь опять её не встретил,
Её поезд не пришёл.
Но я одно тогда приметил —
Моё время не ушло.
И вот сижу, трясусь в вагоне
И водку пью за поворот.
Пускаю дым я папиросный,
Стою у кремлёвских я ворот.
Я знаю, я её увижу
И поцелуй горячий подарю.
Её песни я услышу
И взгляд её жгучий украду.
Тогда не будет дыма папиросы,
Не будет водки, коньяка.
В руках держать я буду розы,
Услышу песню ямщика.
Концерт пройдёт, и с ней расстанусь,
И буду ждать её у московских я ворот.
Я буду ждать её в Ленинграде,
А может быть, у Нарвских у ворот.
Она придёт ко мне на встречу,
Попьём мы с ней горячего чайку,
И выпьем мы за нашу встречу,
Но об остальном я после расскажу.

И вот бегу я к вам с цветами,
На мне белый китель на ремне.
На мне белая рубашка,
Ботинок белый на шнурке.
И брюки белые по пояс
На мне сидят пониже плеч.
И вот бегу я к вам с цветами
И думаю, как вас собой увлечь.
И вот стучусь я в ваши двери,
Звонок играет на полу,
И слышу соловьиные я трели,
В прихожей слышу: «Я иду».
И вот стою я на пороге,
Букет держу из алых роз.
В глазах ваших вижу я улыбку,
И к порогу ногами я прирос.
И вы сказали: «Заходите,
Хоть вас совсем я не ждала»,
И сказали: «Проходите».
Стоял я боком у стола.
И я прошёл, стоял я в зале,
В углу стоит иконостас,
Фитиль горит ещё в лампаде,
И свечи отражаются
В горящей паре страз.
Мои цветы поставив на окошко,
В хрустальной вазе красного огня,
Ластиться стала ваша кошка,
Тереться об ноги, об меня.
Присев на краешек банкетки,
Рукой опёрся я о стол.
И соловей пел вам в клетке,
Она висела над столом.
И пригласили нас покушать,
И чай поставив заварной,
И дали пряников откушать,
Они жевались за щекой.
Во время кушанья мы с вами
Завели светский разговор.
Потом сидели вечерами
И слушали в церкви церковный хор.
Мы разговаривали с вами
Об этом и о том,
Как у помещика Ямцова
Сгорел хороший дом.
И, выпив чаю в три захода,
Достали полки книгу, целый том,
И вы стихи тогда читали,
А розы распускались на глазах.
Вы от себя меня не гнали,
Держа стихи в своих руках,
Но склянки брякнули двенадцать,
И вам пора ложиться спать.
Вам было еще семнадцать,
И вы стелили себе кровать.
И я ушёл с надеждой завтра,
Что снова увижу вас.
Вы как звезда в ночи прекрасны,
Без всяких сказочных прикрас.
И вот стою, жду вас у церкви,
Назначил встречу вам вчера,
И вы пришли, как фея, в белом,
Ведь на дворе сейчас весна.
Черёмуха листвой качает
И аромат свой нежный раздаёт.
Пчела с черёмухи пыльцу таскает
И в улей свой нектар несёт.
А яблоня благоухает,
В саду церковном хор поёт,
И шмель вокруг цветков летает.
Бежит мальчик босиком.
Я прикоснулся к вам ладонью,
Стал ваши руки целовать,
И я не понимал, что со мною,
Перед вами стал я танцевать.
Я, словно мальчик-малолетка,
Забыв, что мне с десяток лет,
Перед вами скакал я, как тарелка,
Которая попала на банкет.
Мою вы голову вскружили,
И я летал, как лепесток,
И с вами мы по речке плыли,
На вас глядел как на воды глоток.
Кувшинки в речке той купались,
И рыба плавала в пруду,
И там впервые целовались,
И звёзды падали во тьму.
Мы допоздна с тобой катались,
Луна блестела в небесах.
У дома твоего прощались,
И слёзы были на глазах.
Я не хотел с тобой прощаться,
Рука дрожала и язык,
Но я ушёл, и я расстался,
И от луны остался только блик.

И вот пишу теперь вам письма,
Что я хочу увидеть вас.
Тогда ушёл ведь я из дома,
Как тот последний лоботряс.
Я думал, что вас я забуду,
Вином и водкой глушил тоску.
И вот теперь я караулю
От вас письмо, и я грущу.
И жду письма, и жду ответа,
Надеюсь, не забыли вы меня.
И водку горькую глотаю,
Еще горит в ночи звезда.

Вот вы приехали, вы со мною,
И у меня бежит слеза.
Хочу я встать перед тобою
И ваши ноги целовать.
Я обнимаю ваше платье,
Заглядываю вам в глаза,
И вот уже стою в халате,
Жужжит над нами стрекоза.

Я к вам спешу, трясясь губами,
Я к вам на вечер приглашён.
И я лечу к тебе с цветами,
В тебя так сильно я влюблён.
Стою я возле у порога,
Цветы держу в своих руках,
Не коротка была к тебе дорога.
Сидят куры на лотках.
Звоню я в двери,
И соловей поёт в дверях,
И слышу соловьиные я трели,
И кот сидит на корточках в санях.
И вы мне открыли двери,
Улыбка не сходила с ваших губ,
И с крыши капали капели,
На вас давно стоит мой зуб.
И вы стояли словно фея,
На платье стразами горя,
Вы были словно королева,
И искры падали из глаз.
Вы пригласили в дом откушать,
Собой освободив проход,
И дали мясо мне покушать,
Мне приготовили вы вкусный плов.
Вы наливали горячей водки,
Чтоб я скорее захмелел,
И наливали больше стопки,
Чтоб я скорее вас хотел.
Над нами птицы распевали,
И соловей хмельной сидел,
Потом в клетке они плевались,
А соловей сидел балдел.
Вот молот бьёт уже двенадцать,
И вам пора ложиться спать,
Ведь вам за семьдесят,
А мне за двадцать,
И вас придётся целовать.
И я раздел вас, зажмурив глазки,
И до пупка висят соски.
Врагу не пожелаю такой ужасной
страсти,
Висят вонючие ваши штопанные носки.
И я завязывал ваши груди
Большим речным, морским узлом,
И волосы забрасывал за уши
Большим тугим морским клубком.
И ваше тело всё в морщинах,
По складкам бегали всё вши,
Но я-то всё же был мужчина,
И вас, конечно, обольстил.
Я прорубил окно в Европу,
Его давно никто не прорубал,
И к ней забыл тогда дорогу,
Но об этом, сука, долго вспоминал.

Мои руки — как две лианы,
И я прошу у вас руки.
И я хочу спросить у ламы,
Когда пройдут мои грустные деньки,
Когда Данэ со мною согласится,
Когда согласится стать моей женой,
Когда с одиночеством простится
И скажет: «Дорогой, любимый мой»,
Когда к ней прижмусь губами
И растворюсь в её любви,
Когда скажу своей я маме:
«Мама, вот Данэ, ты посмотри».
У нее волосы волнистой ночи,
Глаза, как два чёрных уголька,
А грудь у ней любви так просит,
Особенно два маленьких соска.
Я к ним губами хочу прижаться,
И от любви моей чтоб у ней
подымалась грудь,
Я с ней губами хотел бы целоваться
И между ног у ней лизнуть.
Чтоб от любви моей стонала,
Дрожала телом и душой,
А после ласк она рыдала
Своей сладостной слезой.
Чтоб от меня не могла отлипнуть
И предлагала крепкий чай,
И чтоб захотелось ей мне крикнуть,
Шепнуть: «Данэ, родная, разливай».
Одета она будет в короткую юбку
И белый фартук впереди,
А под низом ничего не будет,
Лишь только бантик на груди.
Её прелести я замечу
И поднимусь с ней в небеса,
И опять она застонет,
Что подпрыгнут облака.
Так дай же, лама, мне совет,
Что делать? Рядом нет Данэ.
Лама тихонько помолился
И тихонько растворился.

Серебрится волос на моём челе,
Волосы седые лежат на голове.
Серебрятся тонкой струйкой, серебром горя,
Волосы седые, как у журавля.
Поседело небо прямо надо мной,
Улетело небо с моею головой.
Растворилась в небе седая голова,
И теперь на небе горит яркая звезда.
Не погаснут звёзды в небе голубом.
Не погаснет жизнь, рядом ты со мной.
Пусть звезда не тлеет, а только лишь горит,
Ведь когда мы вместе, всё небо озарим.

Трусы висят, они мерцают
И прожигают мой жгучий взгляд.
На вашем теле они сверкают,
И как пожар они горят.
Они облегают ваше тело
И облегают ваш чудный зад,
И ваше тело загорело,
И от этого прихожу в экстаз.
На вас купальник, просто диво,
Он облегает вашу грудь.
И я смотрю на всех ревниво,
Кто может бросить взгляд на вашу грусть.
От всех собою заслоняю,
Чтоб никто не смог украсть ваш чудный взгляд,
И от всех я вас обороняю,
Лишь только я хочу им обладать.

Когда я продавал стихи, часто слышал:
«Не умею читать». И у меня родился такой стих.
Мы не умеем читать, когда купюры шелестят.

Мы даже ничего не видим, когда купюры слышим.
Мы быстро их считаем и лишь о них мечтаем.
Хотим собрать их в свой мешок,
да чёрный кот их уже унёс.

Я бежала за ним по тропинке,
Со слезами за ним вслед идя.
Я шла за ним по ложбинке,
У меня всё бежала слеза.
Слёзы лились, солёные слёзы
По щекам из заплаканных глаз.
Ведь мне тогда говорили, что он тебя бросит,
Как использованный старый корабль.
Я не верила ни людям, ни маме,
На дворе стояла весна.
И глаза мои застилали,
Цвела черёмуха, а теперь лебеда.
Я со щеки утираю слёзы,
Тушь размазалась вокруг моих глаз.
На столе стоят увядшие розы,
Слёзы капают мои прямо в таз.
Он ушёл, нашёл себе другую
И ко мне уже не придёт.
По нему сейчас я тоскую,
Ведь моё сердце его только ждёт.
Время пройдёт, сотрутся все грани,
Иссохнет моя страсть, иссохнет любовь.
Хочу пожелать вам, девчонки,
Чтоб не жить вам в обмане
И чтобы сердце не билось фонтаном,
как горячая алая кровь.

Рвутся пули и снаряды, бьётся крепкая броня,
И бежит солдат в атаку и кричит: «Ура! Ура!»
Пули жгучие летают и свистят вокруг меня.
Перед собой они всё сметают и летят как из ружья.
Я сижу в окопе тёмном, каска, шлем на голове,
Пули рвутся очень звонко, бьют осколком по башке.
Разорвало рядом мину, и осколок всё лежит,
В той траншее после мины там никто уж не сидит.
С гор летят снаряды, мины,
снайпер сидит как часовой,
У машины пробиты шины,
за рулём сидит убитый рядовой.
Нас чеченцы окружили, топят нас они свинцом,
И ребята всё ложились под горячим артогнём.
Нас осталось только трое из взвода
восемнадцати ребят,
И дали нам тогда Героя, а ребята мёртвые лежат.

Я еду к вам из Петербурга,
Я еду к вам уже в Москву.
Меня вам разыскать будет уже нетрудно,
По вас я разливаю здесь тоску.
Сижу я в чистом ресторане,
И водка льётся, и вино.
Сижу за столом, и у меня в стакане
Водка льётся как пшено.
Я заказал себе закуску:
Балык из сёмги, холодца,
И я закусывал в закуску
Большого толстого тунца.
Мой стол украшен виноградом,
Из свежих яблок, апельсин.
Мой стол пришёл тогда в упадок,
Когда сидел я не один.
Ко мне подсели ещё трое,
И завязался разговор.
Они были из Бологое,
А я из Питера один.
Они нагло водку мою жрали,
Балык из сёмги, холодец,
Ко мне с расспросами приставали,
Моему терпению пришёл конец.
Сучары ёбаные, паскуды,
А ну пошли отсюда вон!
Откуда взялось столько мощи,
Что наебнул об них я стол!
Сучары быстро разбежались,
А я один остался пить,
И возле входа меня ждали,
И свой нож давай точить.
Вот время полночь, закрываться,
Швейцар сказал, что, мол, пора,
Пошёл ко входу одеваться,
В полу прогрызена дыра.
Я вышел молча с ресторана,
А за углом они стоят,
И я гляжу — их там целая орава,
Они стояли молча в ряд.
Я подошёл, схватил за горло
Того здорового бугая,
Подставил к горлу колотую бутылку
И сказал: «Смотри ты у меня!»
Но боль прожгла мне прямо спину,
Холодный нож вошёл в неё,
И я, найдя в себе ещё силы,
Бутылку колотую вонзил ему в плечо.
И я очнулся лишь под утро,
Земля остыла подо мной,
И шли секунды поминутно.
Меня заметил постовой.
И тут же «скорая» примчалась,
Она летела как стрела,
И доктор врач меня дождался,
Смотрел глазами на меня.
Мне быстро сделали прививку,
Часа четыре она шла.
Потом подозвал к себе сестричку,
Спросил: «Моя душа не отошла?»
Она малость улыбнулась,
Сказала: «Сударь, будешь жить!»
И тихонечко заснула,
А я боялся её своим стоном разбудить.

Высыпала зима все свои снежинки,
И висят они на небе как на тонкой нитке.
Ветер их качает, серебром горя,
Светятся снежинки от блеска фонаря.
Звёзды осыпают ночное небо, мглу,
И летят снежинки и смотрят на луну.
Бархатом покрылась белая земля,
Снегом все укрыты ночные тополя.
Намело сугробы, серебро блестит,
И под лунным блеском вся земля звенит.
А мороз трескучий собирает снег,
Шьёт себе он шубу и мягкую постель.
Вот бежит по снегу свежий ветерок,
Заметает снегом будто творожком.
Я бы съел бы кашку, съел бы творожок,
Но у меня разбился глиняный горшок.

Я об этом давно так мечтала,
Когда раком перед тобою стояла,
Я стонала, шептала, мычала как вол,
Я тебя заклинала: «Продолжи ещё».
Я неустанно кончала глазами и ртом,
Я тебя проклинала на койке пустой.
Ты на койке со мною такое творил,
Что на койке лежала,
и с места сдвинуться не было сил.
Я еле вставала с кровати, шепча,
Мои ноги разъезжались, язык волоча.
Мне говорить что-то не было сил,
А ты меня ещё об этом просил.
А утром я встала, тебя рядом нет,
Никто не сыграет со мной такой уж сонет.

Ах, как хочется, хочется, хочется,
К чьей-то жопе прижаться щекой,
На груди у ней успокоиться
И сердце её прикрыть своею рукой.
Застонать от нежности ласки
И к оргазму прийти вместе с ней,
И выделить столько смазки,
Чтоб она оказалась в ней.

Роща золотая надо мной шумит.
Лист с берёзы опадает, медленно летит.
Кружит его ветром,
Как качает мать колыбель.
Мягко лист на землю ложится,
Как на мягкую постель.
Листья золотые над землей шуршат,
Словно как лошади гнедые над землёй летят.
Всю покрыли землю золотым ковром,
И проснётся лето только лишь весной.

Зима застыла, стоят замёрзшие лужи,
Кот худой во дворе сидит.
Лежат на снегу две потухшие спички,
Воробей куда-то спешит.
Ветер холодный всех прогоняет,
Взял и те две спички сдунул на лёд.
Ветер холодный ими играет,
Гонит по льду их как самолёт.
Потухшие спички, две остывшие души,
Не загорятся они жарким огнём.
Две спички, две потухшие души
Летят друг от друга как звездолёт,
Ничто их не тронет, ничто не зацепит,
Не тронет их даже чужая там боль,
Своя уже боль их уже топит,
И сыпется на рану горькая соль.
Когда расстаются два человека,
Горевшие, как факел огня,
Может, дождутся они когда-нибудь лета
И встретятся они вновь у меня.

Вот бежит река, рожь как высока,
Поднялась до неба, и шумит вода.
Не войти нам в реку, дважды быть сухой.
По причалу, словно карма, бьёт морской прибой.
Бьётся с ненавистью, со злостью, топит корабли,
Мне бы его бы успокоить да его простить,
Да он так разбушевался,
Что бежит волна,
Даже так он расплясался,
Что трещит корма.
Берег ходит под волною,
Камни всё трещат,
И ракушки под водою
На берегу лежат,
Все побиты и помяты,
Рваные внутри.
Есть и жизнью все помятые,
И внутри они пусты.
Точно так же в жизни нашей
Бьют нас злостью и слезой,
И не входим в реку дважды
От мокроты от горьких слёз.

Капают слезинки по моему стеклу,
Падают дождинки по мокрому ковру.
Вот повисли нитки дождевые, солнцем золотя,
Солнечные льдинки сердце холодят.
Не растопит солнце тот холодный лёд,
Не затопит сердце, сердце словно гнёт.
Давит только с болью, сердце холодя,
Снег лежит под солнцем, словно простыня.
Собрались дождинки, превратились в лёд,
Мокрые слезинки никто не соберёт.

Искорёженное тело, а также лицо,
Бедная дева, жизнь бежит у ней как колесо.
Протянуты руки, лица не видать,
Одни только скулы, и глаза всё глядят.
Тоненькая щелочка на правом глазу,
Словно как белочке, ей подают.
Дадут то орешек, то конфету с деньгой,
То пошлют её матом, то ударят рукой.
Худенькая, рваная, бедная вся,
Плачет за неё вся наша земля.
Как бы мне этой деве помочь,
У меня уже есть любимая дочь.
Её бы надо бы помыть, почистить,
Грязь с неё смыть, кожу очистить.
И будет тогда она загляденье,
И к ней я приду на её день рождения.

Вороньё летит, кружится
И над полем всё кружит.
Что ж тебе, милая, не спится?
Ночь так быстро пролетит.
Ты ложись, поспи немного,
Пока дремлет ока свет,
Его не будет у порога,
Он ушёл на тот уж свет.
Звёзды небо освещают,
Слёзы льют на небосклон.
Они землю поливают
Своею собственной слезой.
Слёзы льются над могилой
Лунным светом, серебром.
Он ушёл, уже в могиле,
Её он больше не споёт.
Не возьмет её за руки
И не взглянет ей в глаза,
И не поцелует её в губы.
От утраты катится слеза.
Пусть слезинки поливают
Его могилу и росу,
Только боль пускай снимают,
А не горькую слезу.

Я не чувствую себя инвалидом,
Даже ущербным всего,
И не плачу над своей я могилой,
Ну, раз в коляске, ну что ж с того!
Я веселюсь и радуюсь жизни,
И дарю людям свой весёлый смех.
И по себе не устрою тризны,
Как бы не хотелось тебе.

В последний раз хочу тебя увидеть,
В последний раз взглянуть в твои глаза,
В последний раз голос твой услышать.
Слово «люблю» сорвётся с языка,
И я притронусь нежными губами
К твоим рукам, которые люблю.
И я притронусь нежными глазами
И подарю последний поцелуй.
И я услышу тихий шёпот,
Услышу запах смоляных твоих волос,
Ведь мне осталось совсем немного,
И ветер колышет прядь моих седых колос.
И пусть встреча та у нас будет последней,
Но я запомню этот поцелуй,
Запомню вздох и эти плечи,
И слово то, которое «люблю».
И я запомню твои руки,
И нежный взгляд шершавых губ,
И я запомню твои губы,
И поцелуй твоих нежных рук.
Мы расставаться будем долго,
Луна не раз ещё взойдёт.
Твои глаза себе оставлю я надолго,
Пока конец мой не придёт.

Пусть осока тебя окружает
И ласкает груди твои.
Пусть она с тобой засыпает
И ласкает твои камыши.
Пусть она на тебя ложится
И режет шершавой листвой.
Пусть она под тобою стелется
И жжёт тебя своею рукой.
Все измены, что мы наделали,
Нам нельзя с тобой простить,
Те измены, что мы наделали,
Надо у Господа все отмолить.

Ты спешишь навстречу ветру,
Серый дождь стучит в окно.
Соловья ты садишь в клетку,
И в душе твоей темно.
Отпусти его на волю,
Чтобы песни мог он петь,
И в душе твоей проснётся
Голосистый соловей.
Отпусти хандру и слёзы,
Отпусти в цветущий сад,
И ты увидишь, как на розе
Идёт шахматный парад.

Пух летит над речною волною,
Ветром несёт над речною волной.
В поле рожь золотится волною,
Солнца луч блестит золотой.
Рядом роща сияет, сверкает
В образе голой, горькой луны.
Она будто стоит на параде,
Оторваться не может она от земли.
Пусть она стоит, колосится
И снимает мою горькую хмарь.
Мне в России пришлось родиться,
И в России меня мать родила.
Я Россией своей горжуся,
За неё я лягу костьми,
И знаю я, ей пригожуся,
Только на зорьке меня не буди.

Ой ты, рожь высокая, звёзды в небесах,
Поле ты широкое, воля ты моя,
На лугу пасутся чудные стада.
Воля ты свободная, волюшка моя,
Как бы мне свободой этой овладеть,
Соловей в неволе уж не будет песни петь.
Выхожу я в поле, жаворонок поёт,
Рожь заколосилась, и ручей течёт.
Напевает трели жаворонок мой,
И от этой трели плачу я слезой.
Плачут мои слёзы о Родине моей,
Помню свою девицу, целовался с ней.
С ней встречал рассветы, до утренней зари,
В любви ей признавался, и пели соловьи.
Но в момент оборвалось счастье всё моё,
И меня продали за несколько рублей,
Увезли в далёкий край, в пустынь песков,
Родина моя, плачу я с тобой.
Не вернуться больше, там, где рожь поёт,
Не вернуться больше, где невеста ждёт.
Не увижу больше речку я свою,
На могилу к маме больше не приду.
Не услышу трели хмельного соловья.
Падают капелью слёзы у меня.
Родина моя, ты мне только снишься,
И бежит река, жизнь до того капризна.

Долго брели мы по грешной земле.
Земля всё стонала, она кричала во мне.
Боль её выливалась наружу,
Со стонами, с криками в грязную лужу.
Боль её выливалась рекой,
Сгустками крови, широкой волной.
Что же мы, люди, грешим на земле?
Что ж мы не думаем о нашей земле?
Рвём её, душим, топчем ногами,
Рвём её даже своими зубами.
Побольше кусок хотим оторвать,
Даже без соли готовы глотать.
Бедная Родина, Родина-мать,
Тебя готовы за гроши продать.
Свою утробу готовы суки набить,
Но Родину свою надо только любить.
Свою землю родную не глотать, защищать,
Чтоб наша земля не умела страдать.

Звёзды осыпали небо,
Летит золотая звезда.
Так только бывает летом,
Когда ночью горят лишь только глаза.
Когда милый твой вздыхает
У тебя тяжело под окном,
И когда ты рядом, он только летает
И хочет запрыгнуть в окно.
Целовать твои нежные губы
И раскосость твоих изумрудных глаз.
Целовать твои нежные груди
И зубы жемчужных страз.
Погружаться в тебя всей любовью
До судорог в члене своём.
И чтоб сердца горели не только ночью,
И чтоб сердца горели даже днём.

Не шуми, берёза, не шуми листвой,
Видишь, у порога стоит милый мой.
Мамка тут заснула, звёзды всё блестят,
Луна мне улыбнулась, звёзды всё горят.
Выйду на крылечко, соловей поёт,
И к бурлящей речке милый позовёт.
Встретим мы зарницу с утренней зарёй,
С утренней зарницей любимой назовёт.
Забурлила речка в тихих берегах
И несёт меня милый на своих руках.

Хочу я вас увидеть завтра.
Увидеть завтра на балу.
Я непременно буду завтра,
На этот бал я к вам приду.
И я оденусь как вельможа,
На мне будут парусиновые штаны,
И безрукавка на мне будет из кожи,
И точно так же башмаки.
Надену белую рубашку
С манжетом белым, на ремне.
И бабочку надену с чёрным кантом,
Она будет на тесьме.
Надену фрак парчовый, чёрный,
Цилиндр из шляп на голове.
И дилижанс у меня будет новый,
И тройка вороных ещё коней.
Я к вам приеду, буду завтра,
И буду я у ваших ног.
И закажу себе на завтра
Букет цветов из алых роз.
И буду ждать я нашей встречи,
И буду там я ровно в пять.
Приду домой, поставлю свечи
И буду вас я вспоминать.
Я разложусь в своей кровати,
Глаза закрою с дремотой.
И у меня ещё в палатах
Стоит железный часовой.
Так ровно он стучит по стрелкам,
Не замедляя даже ход,
И я гляжу — уже на стрелках
Ночь показывает как год.
И я уснул в томленье томном
От предвкушения сладких встреч.
Вы не надели себе корону,
И значит, завтра лягу к вам в постель.
И вот я мчусь на тройке жаркой,
На тройке чёрных вороных коней.
От предвкушенья ночи будет сладко,
И буду я лежать на ней.
Меня несут гнедые кони,
И дилижанс меня трясёт.
Подковами подбиты ноги,
И будто ветром меня к ней несёт.
Проехал я совсем немного,
Проехал всего лишь полверсты,
И вы стояли на пороге,
На башне купола блестят кресты.
Вы пригласили меня в свой терем,
И гости ходили возле нас.
Кругом стояли одни лакеи,
И возле вас стоял ваш паж.
Народ смеялся, веселился,
Бал расцветал, как майский сад.
На этом бале я напился,
Упал на землю в зоосад.
Очнувшись ночью от пробужденья,
Роса покрыла мой чёрный фрак.
У вас ко мне было отчужденье,
Стоял в саду ночной тот мрак.
Меня трясло от лихорадки,
С похмелья голова болит,
И были вы тогда в упадке,
Сказали мне:
«Что-то у вас не было даже сил».
Вы развели себе руками,
Сказали: «Боже, что за жуть!»
Лакеям дали указанье,
Чтоб дали водки мне хлебнуть.
Мне быстро водки тут налили,
И я себя опохмелил,
И закусить мне дали, не забыли,
И я себе ещё налил.
Потом я дико извинялся,
Что не смог себя сдержать,
Я перед вами унижался,
И на коленях оставался я стоять.
Вы долго-долго меня ругали
И всё отчитывали за мой хмельной конец,
Потом меня еще шпыняли
И говорили, какой я аморальный молодец.
И после всей этой передряги
Решили вы меня простить,
И чашку чая мне подали,
И предложили сахар положить.
И я в смущеньи после пьянки
Сидел у краешка стола.
И ровно пять пробили склянки,
Собака лаяла со двора.
И, не допив немного чая,
Сказал, что ехать мне пора.
Мое предложение вас застало,
И вы от удивленья встали из-за стола.
Вы предложили мне остаться —
В такую темень ехать, такую даль!
От предложения не отказался,
И вот скрипит уже кровать.

Стучит посох всё по камню,
По грешной матушке-земле.
И я иду в лаптях еловых,
И я молюсь своей судьбе.
Пусть мой путь тернистый, каменистый
Передо мною всё лежит.
Вдобавок он ещё ветвистый,
И порой ещё скользит.
Как бы мне порой не сбиться
С моего нелёгкого пути.
Пусть дорога усложнится,
Но с дороги не сойти.
Пусть передо мной ухабы, лужи
И терновый будет куст.
Знаю, я России нужен,
Ей не буду в тяжесть, в груз.

Мне бы глоток воды, твоим взглядом напиться,
Заглянуть в твои сны, чтобы в них утопиться.
Мне бы твои бы руки, чтобы ими укрыться,
Целовать твои губы, чтобы ими упиться.
Мне бы волосы твои, чтобы прядью ласкали,
И груди нежные твои, чтоб к себе присосали.
Я сижу и мечтаю всё только об этом,
И мечты улетают зимой, и жаль даже летом.

О, лунная пора, очей очарованье.
Сидишь ты у окна и ждёшь ты от меня
признанья.
Сидишь в томленье томном, глядя на часы.
Сидишь ты в лунном свете при свете
той звезды.
Лунная дорожка дорогу серебрит.
Звезда на небе синем всё сильней горит.
Не погаснут звёзды в небе голубом,
И моё желанье быть всегда с тобой.

Приходит время, краски сгорают,
Чувства наши в сад улетают.
Они распускаются белою вишней,
И ветер срывает лепестки красной вишни.
Лепестки разлетаются по широкому саду.
Я бы хотел написать о наших чувствах
балладу,
Что мы когда-то горели,
А теперь наши чувства в сад улетели.
Не поднять их с земли, не собрать,
А остаётся одно — другие чувства искать.
Если вы эти чувства найдёте,
Не теряйте вы вновь, а то упадёте.

Среди шумного бала я вас поцеловала,
И вы глядели на меня, в улыбке вы расплывшись.
И застонала я от вас, телом я поплывши.
Вы подхватили меня тот же час, на руки взяли.
Сиянье ваших дивных глаз, они в ночи сияли.
Я наслаждалась тем мгновеньем,
Меня несли вы на руках.
Я чувствовала, у вас поднялось давление,
Оно оттопыривалось у вас в штанах.
Оно колотилось, прося пощады,
Хотело вылить свой фонтан.
И вы искали там палаты,
Чтобы можно было нам там полежать.
Но вы нашли в саду беседку,
Она заросла хмелем и плющом,
И вы стали меня как наседку,
Скакать на мне тут же петухом.
Вы отодрали меня как молодку,
Летели перья и шнурки,
И даже в туфельную колодку
Засунули свои носки.
Беседка та благоухала, и я в ней как цветок цвела.
Себя на мысли я поймала, что закружилась голова,
Что от него хочу ребёнка,
Хочу всю жизнь я с ним прожить,
Что я, как ласковая кошка,
Хочу очаг свой сохранить.