Skip to content

Рубрика: Диалог (2017)

251

Золотится листва грибная,
Лист слетает на маленький гриб.
И стоит берёза, листвою качая,
И по лесу идёт какой-то мужик.
Он идёт, грибы собирает,
Не в лукошко кладёт, а в ведро,
И под нос себе напевает,
Кому на Руси жить хорошо.
Собирает грибы аккуратно
И с молитвой срезает всегда.
На следующий год придёт он обратно
На свои грибные места.

252

Люблю я это время года,
Когда золотится листва,
Когда ярко-жёлтые листья порхают,
Стоит в огороде копна,
Когда по листве идешь ты, шагая,
Листва под ногами шуршит.
Своими ногами листву ты стираешь
И листвой ещё ворошишь.
Когда солнце освещает макушки,
Деревья от солнца горят.
И от солнца горят все верхушки,
И от этого они всё дымят.
Растрезвонила осень о лете,
Что лето сбежало с весной.
И листья порхают, как на балете,
И будут лежать под снегом зимой.
Золотистая осень устала
И скинула золотой свой наряд.
Под солнцем она блистала,
А теперь зиме пора идти на парад.

253

Выбросила берёза осенью
Свою осеннюю прядь.
Куст малины осыпался,
Его не надо больше трясти и ломать.
Брусника давно покраснела,
На болоте клюква давно уж лежит.
Свиристель давно уж отпела
И домой к себе обратно спешит.
Утки в дорогу собрались,
Журавли по небу парят.
Они собрались в стаю
И клином по небу летят.
Покидают родные пенаты,
С громким кликом машут крылом.
И летят вдаль караваны,
И осталась Родина у них за бортом.

254

Осыпается куст малины,
Солнце светит у меня за окном.
Распускается куст калины,
И луна всё висит за окном.
Свежий ветер слезинки бросает,
И стучатся они об стекло,
И слезинки — они улетают.
На столе у меня водка, вино.
Пью я водку большими глотками,
Запиваю её сладким вином,
И сижу за столом и по вас я страдаю,
И ворона сидит за окном.
Мы расстались в саду с вами в полночь,
Когда в саду шёл малиновый звон.
И просила я у вас помощь,
И пролетела тогда стая ворон.
Но меня не хотели вы услышать
И не хотели видеть моих слёз,
И дождь стучал тогда по крыше,
И молнии сверкали из чёрных гроз.
И вы ушли без упоенья,
И знали вы, что вы мне так нужны,
И вы ушли без всякого того сомнения,
Лишь ощущали взгляд своей спины.
Я тихо, молча вас просила:
«Ну, обернитесь хоть на миг!»
Листва меня тогда запорошила,
Лишь было слышно сердца крик.
И я молчала у берёзы,
И куст малиновый молчал,
Но пронеслись тогда бураны, грозы,
Лишь только куст листвой качал.
И вот теперь письмо прислали,
Что вы хотите быть со мной.
О тех угрозах вы не знали,
Когда приходил к нам постовой.
Мой милый друг, вы не пишите,
Моя надежда с вами умерла.
Уж лучше вы к другой спешите,
Пока та вас не прогнала.

255

Умчались вы в страну чужую,
Где много солнца и вина.
И лошадь загнали вы тогда гнедую,
И вот сижу я у окна.
Вы так уехали, так быстро,
Что пыль летала целый день.
Из рук моих слетела утка,
И плакал горько соловей.
Вы говорили, что всё вам надоело,
И что вы хотите бросить эту жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
По старой жизни нечего тужить.
И вы уехали на море,
На золотые там пески,
Но только вы там хлебнули горя,
И вас отправили на рудники.
Вас заковали в цепи золотые,
В железные простые кандалы
И погнали вас в сторону Сибири,
Куда вам было нелегко дойти.
Но вы дошли, и слава Богу,
Что я могу приехать к вам.
И не страшны мне сибирские морозы,
Потому что я еду к вам.
Я к вам приеду, только ждите,
Ждите, когда снега сойдут.
И вы тогда меня обнимете,
И губы мои нежные к вам прильнут.
Но сейчас зима, морозы давят,
И у меня ещё здесь много дел.
Но меня остаться никто здесь не заставит,
Я еду к вам, и это мой удел.
Теперь зима, мороз лютует,
Мороз сибирский воду жжёт,
И на стекле мороз колдует,
Узоры разные плетёт.
И я сижу, сижу я с вами,
И руки ваши тёплые держу,
И прислоняюсь ко лбу губами,
Сама от страха вся дрожу.
Из вас пот всё выступает,
И бредите порою по ночам.
Неужели вас Господь так покарает,
И нужно готовиться мне к похоронам?
Я третьи сутки сижу у вас в постели
И вытираю ваш горячий лоб.
И вы в бреду ещё свистели,
И было слышно, как забивают гвозди в гроб.
И я уснула на минутку,
И ваша дрогнула рука,
И поняла я в ту секунду:
Моя надежда умерла.
Мои слёзы застывали сразу,
Не успев упасть на снег,
И мы с попом вас отпевали,
Мороз нёс ещё какой-то бред.
И я осталась в этом захолустье,
Быть рядом с вами я всегда хочу.
Свою слезу я утираю
И на могиле вашей плачу и ваше имя я шепчу.

256

Чёрная гарь стоит на пепелище,
Печка с трубою стоит.
От брёвен горящих идёт только дымище,
И пепел возле печки лежит.
Обугленные брёвна, обугленные кости,
Огонь не щадил никого.
По лицу текут горькие слёзы,
В доме теперь уже нет никого.
Плачет старушка, сидит возле дома,
В саже лицо и руки её.
Всё там сгорело, и даже корова,
Нет теперь у ней никого.
Куда ей пойти, куда ей податься?
Бедную старушку кто возьмет на постой?
У берёзы, что возле дома стояла,
Обгорела макушка.
У старушки той свой, особый устой.
Молится Богу денно и нощно,
Посты соблюдает в праздник святой,
От запаха мяса ей становится тошно,
Она его не ест даже зимой.
Кругом везде блуд, каноны не держат,
Христа позабыли совсем.
И даже не в праздник обедами себя тешат,
Не хлебным, а мясным только постом.
Кто возьмёт такую старушку,
Если она готова на ладан дышать?
Беру я в руки подушку и говорю:
«Ложись-ка в кровать, родимая мать».

257

Сбросила наряд золотая осень,
Листья ярко-жёлтые летят.
Показала она свою седую проседь,
Лишь остатки листьев на дереве висят.
Лист слетает с дерева шершавый,
Ветер подхватил осеннюю листву.
Он засох и стал теперь корявым,
И осел он прямо на сосну.
Осветило солнце белую берёзу,
А берёза скинула золотую прядь.
И брожу по осени в эту непогоду,
И люблю я осенью листьями шуршать.
Вспоминаю детство я когда-то,
Как когда-то бегал по листве.
Были шумными года мои, ребята,
А теперь седым хожу я по земле.
Лист осенний над землёй летает,
Хочется мне в детство убежать.
Лист осенний о весне мечтает,
А мне приходится по земле шагать.

258

Золотится листва золотая,
Журавли улетают вдаль.
Осень стоит седая,
Прожитых лет, как их мне жаль!
Пролетели годы мои беспросветно,
Погулял я в сладкую сласть.
Оттого я стал горьким пропойцей,
Оттого, что Родину пришлось покидать.
Я уехал с гранёным стаканом,
Четверть водки поставил под стол.
Пил я вместе ещё с тараканом
И заглядывал вам под подол.
Вы сидели тогда напротив,
И кокетничали вы передо мной,
И сказали, что вы не против
Выпить водки, да ещё со мной.
Я налил вам полстакана,
Чтоб вы не могли упасть,
И на закусь дал вам сала,
Им закусить такая сласть.
Выпив водки под хорошую закусь,
Вы сказали: «Налейте ещё».
И осталось вам ехать самую малость,
А впрочем, уже всё равно.
Выпив водки ещё полстакана,
Я о Родине своей загрустил.
И на станции шарманщик
Крутил всё шарманку
И собаку свою от себя отпустил.
Та собака схватила кепку
И просила подать ей на хлеб,
И я бросил собаке монетку,
И шарманщик пошёл на обед.
Выпьет водки за барной стойкой
И закусит ещё рукавом,
И закусит ещё селёдкой
И холодцом ещё с чесночком.
А собаке он даст хлебный мякиш
И кусочек ещё колбасы,
И покроет её матом,
И на себе поправит усы.
А поезд дальше повёз меня от сторонки,
От Родины моей.
А вы уже спали на полке
Без задних и нижних частей.
Вся одежда у вас аккуратно висела,
На подставке стоят башмаки.
На меня они только глядели,
Расшнурованы у вас были шнурки.
Я присел к своему застолью,
Из окна берёзки видны.
Эх, ты моё родное раздолье!
Лучше нет моей стороны.
Я налил ещё себе полстакана,
На столе лежит хлеб да чеснок,
И позвал к себе таракана,
И спустился ко мне паучок.
Выпив водки, я крякнул от горя,
Покидаю родные края.
А вы на полке храпели,
Изо рта у вас тянулась слюна.
Тут зашёл ещё буфетчик,
Предложил ему выпить вино.
По вагону пробежался маленький мальчик,
Из-под одеяла грудь ваша была видна.
Я накрыл ваши красивые груди,
У буфетчика потекла тут слюна,
И сказал ему: «Мы всё-таки люди,
А не какая-то тут свинья».
Тот буфетчик в лице изменился,
И я ему показал на дверь.
Но знаю, он в душе не изменился,
Он так и остался в душе скотиной,
как маленький тролль.
Поезд дальше всё едет и мчится,
Слёзы пьяные текут от себя.
Мне бы спать пора бы ложиться,
Только, Родина, как я буду спать без тебя?

259

Снег серебристый в небе летает,
Крупными хлопьями на землю ложась.
Жёлтый лист с деревьев слетает,
Серебристой с проседью на землю кружась.
Снег серебристый засыпал равнины,
Жёлтый лист на земле всё лежит.
Засыпает он также долины,
И жёлтый лист под снегом уже спит.

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Я обжёг тебя своим поцелуем.
Трепет губ передал я тебе.
У тебя были холодные губы,
Мой огонь оказался в тебе.
Потекли твои нежные губы,
И оттаяло сердце твоё.
Белизной покрылись твои жемчужные зубы,
И закипело сердце моё.
У тебя голова закружилась,
На ногах не могла устоять.
И на угол ты просто молилась,
И молитвы давай повторять.
Я стоял с тобой тогда рядом,
И в руках держал я цветы.
Поцелуй твой для меня был как награда
За прожитые мною деньки.
Ты целуй меня, дорогая,
Я так отвык от женских губ.
И проседь моя седая
Также отвыкла от женских рук.
Обнимай меня чаще
И целуй меня до крови.
От поцелуя твоего я буду только краше,
И от твоей ко мне чрезмерной любви.

261

Снег сбивает на ветках оставшие листья,
Снежной проседью по листве всё стуча.
И летят они прямо на землю,
За собой они снег волоча.
Снег ложится на замёрзшие листья,
Укрывает их своим серебром.
Пусть тем листьям что-нибудь приснится
Под белым мохнатым шерстяным ковром.

262

Слёзы капают с белой берёзы,
На ветках серёжки висят.
Кору обдирают с белой берёзы,
Полено на лучину для печки лучат.
Ободрали, спилили берёзу,
А дрова на растопку пойдут.
И забили сегодня корову,
И телята без коровы сегодня уснут.

РЯБИНОВАЯ МЫШЬ

Сбросила рябина душистая
Свою зелёную прядь.
И теперь на рябине душистой
Красные гроздья висят.
Осыпаны они белоснежным снегом,
Бархат заката поливает лучом,
Луна поливает их светом,
Осыпаны они серебром.
Стоит одиноко рябина,
Гроздья висят над водой.
Падает гроздь рябины,
Несётся она с быстрой рекой.
Берега покрыты снегом,
На камнях серебро лежит.
И живёт ещё под снегом
Маленькая серая мышь.
Живёт она возле речушки,
Возле рябины той.
Лучше бы на рябине росли бы шишки,
И смотрела она бы тогда на закат золотой.

264

На голове моей седые седины,
А я влюбился в девчонку одну.
А годы мои не молодые,
Её я так безумно люблю.
Когда проходит она рядом,
Во мне появляется дрожь.
И ноги за ней плетутся,
За прядью чёрных волос.
Запах у ней ароматный,
Всё во мне восстает.
И стан у неё очень статный,
И сердцем она поёт.
Но годы мои седые,
И молодость мне не догнать.
Эх, годы мои худые,
Как мне хочется с нею рядом стоять!
Но коляска сидит подо мною,
И мне её не догнать.
Кручу коляску своею рукою,
И мне рядом с ней не стоять.
Не греет меня коляска,
И постель мою холодит.
Но во мне ещё есть закваска,
И я ещё буду ходить! (под себя)

СТЕПАНЫЧ

В нашей губернии три села всего.
Пасутся там коровы, и льётся из них молоко.
Картошка вот уродилась, граблями её не собрать.
По полю пчёлы носились, кусались, ёб твою мать.
Пошла ещё косовица, косили росу на траве.
Сломалась вот половица, гвоздь забили в доске.
Вот осень настала, пора рожь убирать.
Председатель колхоза матом крыл нас:
«Твою мать».
Сын у меня родился. Захаром решил его назвать.
На горшок ещё не просился.
Пришлось пелёнки за ним стирать.
Три дня мы гудели, пили всё самогон.
И до того мы обматерели, пошли тогда за вином.
Председатель колхоза увидел тогда нас,
Взял бутылку самогона и грохнул её
об железный таз.
Обложил нас крепким матом,
Пригрозил в тюрьму посадить,
Если с завтрашнего утра не выйдем
рожь золотую косить.
Степаныч — мужик своенравный, может
и в скулу дать.
Бьёт он исправно, так что может скулу сломать.
Шутить он не любит,
всё принимает всерьёз.
Ну а когда выпьет,
Плачет, как маленький лось,
горькими слезами
Помнит жизнь свою,
Как тянул он сани в прошлую зиму,
Как он заблудился, как бес его водил,
Под ёлкой опорожнился и по лесу блудил.
Мороз крепчал суровый, чуть было не замёрз,
Избушку он увидел и в ней он отошёл.
Три дня его искали, думали ему каюк.
Собаки разыскали убежище, приют.
С тех пор он матерится и злится он на всех,
Телега колесится, послал он матом всех.
На телеге ездит он по деревням.
Как туда заедет, бьёт всех по мордам.
И ничего не скажешь, прав он, как всегда.
Его и не накажешь, мохнатая у него рука.
Жена во исполкоме у него живёт,
А может, друг в горкоме там у него поёт.
Вот и беспредельничает, бьёт всех по мордам.
Порою рукодельничает не по своим годам.
Берёт иголку, нитку и крестиком всё шьёт,
Вышил уже картинку,
где дятел по берёзе клювом бьёт.
Рожь колосится в округе, скоро зерно упадёт.
Степаныч рвёт глотку и покрывает всех матюком.
Страда идёт, косовица, рожь ложится под нож.
Только бы солнце было, да день был погож.
Убрали рожь золотую, не пропал ни один колосок.
Степанычу дали бумагу, что за ним числится
центнер-должок.

СТЕПАНЫЧ

Продолжение
Вот снова зима, и куры сидят на насесте.
Коровы сено жуют.
Степаныч сидит у невесты,
И самогон ему подают.
Сватает он Наташку-молодку,
Знатная хозяйка вышла она.
Посадил её в свои сани,
И потекла у них жизнь как река.
Утром Наталья корову доит,
Свиньям корм даёт.
Козу ещё Машку поит,
Да ещё навоз уберёт.
Утро, зима, холодище,
Звёзды мерцают вдали.
Месяц на небе светит,
Дети играют в снежки.
Колодец стоит в три наката,
Прорубь посредине реки.
Коромысло несёт Натаха,
Вёдра несёт в две руки.
Колодец пустой оказался,
Вымерзла вся вода.
Наталья пошла на реку,
Где в проруби бьётся река.
Зачерпнула полные вёдра,
Коромысло под водою скрипит,
И пошла Наталья с водою,
Только снег под ногами искрит.
Степаныч — мужик трудоёмкий,
С утра на краю села
Кузнеца материт за проделки —
Не подковал кобылу с утра.
Ехать ему надо в другую деревню,
Проследить, как убрали навоз,
Проследить, как в деревне
Доят коров и коз,
Хватит ли сена всем до конца зимы,
Хватит урожая всем до начала весны.
Задолженность кое-как погасили,
Центнер всего лишь был.
В горкоме кое-кого подпоили,
И тот от взятки приплыл.
А мороз, сука, трескучий,
Степаныч его материт.
А этот мороз жгучий
На стёклах узор мастерит.
Валит пар из кобылы,
Валит из морды её.
Хорошо ещё лёгкие сани,
И везёт ямщика одного.
Бежит по насту, бежит по снегу,
Копыта утопают в снегу.
Степаныч сидит на сене
И песню поёт свою.
Приехав в деревню,
Разложил всех матом по полкам —
Снова не убран навоз.
Бригадиру по полю
Дал кулаком под нос
«Что ж вы, сукины дети, чешетесь,
Когда вам морду бьют.
Рыло от самогона в тесте,
Всё ждёте, когда вас с матом побьют!»
Отматерил всех в колхозе,
Даже доярок коров:
«Не думаете вы о приплоде,
Чтобы в стаде было побольше телков».
Уехал он из деревни поздно,
Сумерки купались в негу.
Уехал оттуда голодным,
Желудок прилипал к животу.
Ладно хоть сено было,
Лошадь свою покормил,
У Матвеевны с добрым сердцем
Чаю с мёдом попил.
Звёзды уже блестели,
Месяц отражался в снегу.
Петухи в сарае запели,
Степаныч лошадь распряг свою.
Наталья тут засуетилась,
Борщ давай подавать.
Слезу ещё пустила и с мороза
Степанычу самогонку давай наливать.
Всё Степаныч воюет с народом,
Народ наш не исправить, поверь.
Ходит наш народ огородом,
Чтоб не нарваться на свою карающую дверь.

267

Эх вы, годы мои молодые,
Ушли в непроглядную даль.
Эх вы, деньки мои золотые,
Улетели в дальнюю даль.
Сединою покрылись седины,
И морщины у меня на лице.
И срываю я красную гроздь с ветки калины,
Вкус горечи на моём языке.
Эту жизнь я прожил безвозвратно,
И молодость мою не вернуть.
Не повернуть реки русло обратно,
И соловей напевает мне грусть.
Я стою под звёздным небом,
Звёзды вижу в слезах.
И туман застилает слёзы,
И луна блестит в небесах.
Отыгралась моя зарница,
И по полю стелется дым.
Перегрызла мне горло куница,
И не буду больше я молодым.

268

Заря вставала на рассвете,
И утром пели петухи.
И вы стояли ещё в корсете
И не могли найти чулки.
Стояли вы, в зеркале отражаясь,
И солнце поливало ваш стройный стан.
И вот теперь стою и каюсь,
Какой же я всё-таки у вас болван.
Вы мне с корнетом изменяете,
А я из себя строю дурачка.
Скоро корнета на другого корнета
поменяете,
На такого же корнета-простачка.
Я понимаю, вам молодость дороже,
С корнетом вы себя чувствуете другой.
Корнет намного вас моложе,
А я хожу уже седой.
И вот стоите посредине зала,
Чулки свои не можете найти.
Ведь вам всего-то надо,
И вы хотите ещё любви.
Неужели вам моей любви так мало,
И я стараюсь всегда быть возле вас,
И это вам всегда давало
Возможность бросить мне пару фраз.
А пару фраз своего негодованья,
Что чрезмерно вас люблю,
И вы всегда со мною рады на расставанье,
И я всегда за вами вслед бегу.
Вы говорите — денег мало,
И вам не хватает их на туалет,
И что со мною время потеряли,
И что я несу всё время какой-то бред.
И вот сейчас, в дорогу собираясь,
Себе вы ищете чулки,
А я хочу оставить вас, стараюсь
И заливаю в горло водку от тоски.
Да, я не такой, как тот драгун усатый,
И не корнет плюгавый, молодой.
Вокруг вас вьются гусары,
А я с проседью и немолодой.
Но вот чулки свои себе добыли,
Они валялись под трюмо.
О них тогда вы позабыли,
когда раздевались,
И звёзды глядели вам в окно.
С корнетом юным раздевались,
И с вас он стягивал чулки,
И на постели распластались,
Как на паутине пауки.
Корсет слетел как та пружинка
От механизма боевых часов,
И нарисовалась такая вот картинка:
Вы стояли без трусов.
Вы оголили своё тело,
Оно было словно белый мрамор в хрустале,
И ваше тело так блестело,
Как снег морозный в январе.
На вас глядели сквозь окошко звёзды,
Луна завидовала вам,
И вы в постели, словно кошка,
Прибрали корнета к своим рукам.
Вы обхватили его в три обхвата,
Зажав ногами его в тиски,
И его вы мучили до утреннего заката,
Пока не пропели петухи.
Корнет ушёл от вас, шатаясь,
Наверное, жалел себя.
А вы на кухню поднимались,
Варили кофе втихаря.
И вы легли себе спокойно,
Ваш тонус был удовлетворён.
Корнет же брёл себе потихоньку,
Его пыл был опустошён.
Он брел по Невскому в затишье,
Извозчики давно легли уж спать.
А я завидовал мальчишке,
Он мял жены моей кровать.
Но пусть насытится пантера,
Любовных ласк ночных огней.
Она для меня одна Венера,
И я всегда хочу быть с ней.
Корнеты, гусары — проходящи,
Они приходят лишь на миг,
Лишь я один у вас неуходящий,
И от любви своей я к вам не сник.
Во мне живёт всё та же сила,
И вас на кол свой насажу,
И ваша красота меня пленила,
Своей любовью ваше тело обожгу.
И вы, ничуть не подозревая,
Что я знаю обо всём,
Даёте мне ключи от рая,
Земля уходит из-под ног.
Да, я с вами и вами наслаждаюсь
И наслаждаться буду впредь,
И я ничуть ни в чём не каюсь,
Какой же сладкий божественный запретный плод.
Я погрузился в ваше чрево,
Лаская вас своим ключом,
И у меня нет никакого сомнения,
Что я буду вашим палачом.
Я знаю, я буду у вас последним,
Корнет не сможет дорогу перейти,
Ведь за следующим его мгновеньем
Ему от смерти не уйти.

269

Осень, золотая осень,
Солнца луг гуляет по листве.
И с деревьев лист слетает
С красной проседью,
Но только в октябре.
Золотится жёлтая поляна,
И костром горит земля.
Ветер раздувает это пламя,
И кружится листва аж до ноября.
Вся листва на дереве пылает
Жёлто-красным золотым огнём.
Ветер листья собирает
Вместе с золотистым октябрём.
Пусть земля моя пылает жаром
И горит, как тот кленовый лист.
Золотится осень золотая,
И лист кленовый над землёй парит.

270

Золотится осень золотая,
Собирая жёлтую листву.
И ветер, с дерева лист срывая,
Оголяет деревья к декабрю.
Жёлтый луч пурпурного заката
Золотит осеннюю листву.
И от ветра лист кленовый
Всё несётся в золотую мглу.
И лежит он на земле как новый,
Своей листвою землю золотя.
Отзолотится лист кленовый,
Но только лишь до октября.
Листья падают на бархатном закате.
Бархат заката спустится с небес,
Отшумит берёза золотая.
До весенних праздничных чудес.

271

Золотится листва золотая,
Красная проседь на листве всё лежит.
И липа стоит вековая,
И своею листвою всё шумит.
Всё бежит речная прохлада,
Листву за собой унося,
И листва, в реке купаясь,
Серебрится она от дождя.
Мелкий дождь стучит по деревьям,
По золотистой, красной листве.
И висят на ветках ещё гроздья рябины,
И поспевают они в ноябре.
Золотится ночная прохлада,
Глухари бруснику клюют,
И песни будут петь до заката,
А потом по домам все пойдут.
Золотистая осень настала,
Журавли улетают вдаль,
Они плакать уже перестали,
Только листве остаётся летать.

272

Засеребрилась жёлтая поляна,
Белый снег выпал на жёлтую листву,
И стоит в тумане, словно от кальяна,
Смотрит всё на бледную луну.
Серебрится снег пушистый
На иголках ели голубой.
И лежит такой искристый,
И сверкает голубой водой.
Звёзды рассыпались по небу,
Словно снег искрится синевой.
И мороз летит по небу
За студеною водицей ключевой.
Злой мороз заморозил всю округу,
Лист шершавый серебрит
И летит ещё по лугу,
На земле трава ещё блестит.
Выпал снег ещё на грядки,
На капустные ряды,
И капуста со снегом играет в прятки,
И под снегом она всё лежит.
Занесло, запорошило всю округу,
Землю грешную мою,
И земля меня спросила:
«До весны я отдохну?»

273

Рыжий конь бежит и скачет,
Грива вьётся по ветру.
Рядом волк бежит и плачет,
Слюну глотает на бегу.
Рыжий конь храпит от гнева,
Косо смотрит на волка,
У коня стекает горлом пена,
А по крупу бежит крови струя.
То струя — укус от волка,
Кровь горячая бежит.
Впилась в горло коня иголка,
Серый волк ещё рычит.
Конь бежит, ломает ветку,
Хочет сбросить он волка.
Он бежит как будто в клетке,
И за горло его держит железная рука.
Конь храпит, ломает ёлки,
Зубы железные скрипят.
Не хочет он быть в тарелке,
Хочет нянчить жеребят.
Но кровь стекает всё по струйкам,
И из вены хлещет кровь.
Дождь стекает всё по стрункам,
И хрипит всё рыжий конь.
Но коню не сбросить волка,
Зубы цепкие визжат,
И впилась ещё ели иголка,
И сороки верещат.
Не уйти, не сбросить волка,
Волк вцепился словно клещ.
Эх, эта проклятая иголка!
И конь ныряет в воду словно лещ.
Брызги сразу полетели,
Серый волк разжал тут пасть,
И вороны налетели,
Стали бедного клевать.
Не добрался до равнины
Рыжий конь, ушёл на дно,
И лежит он у плотины,
Словно саван, полотно.

МОЙ ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН

Наш Евгений рос мальчишкой,
Он бегал в школу по задам.
Его никто не видел с книжкой.
Он бегал с палкой по садам.
Его отец Иван Сергеич
Лечил больных и всяку мразь,
И точно так же остальные
По рецепту принимали грязь.
Его жена Тамара Львовна,
Сидела дома взаперти,
И вот доится у ней корова,
Хозяйкой она была просто не ахти.
Но мужа она сильно так любила,
Стараясь во всём ему угодить,
Что она ему даже не забыла
На Новый год ему сына тут родить.
Евгений был мальчишкой странным,
Лежал и плакал он навзрыд.
Подрос и лазал по карманам,
Опустошить отца карман —
Такой у него был порыв.
Но время шло, мальчишка был без дела,
И увезли его в Петербург.
Со всех сторон учёба на него насела,
И не было у него, как дома, слуг.
Он бегал с книжкой по задворкам,
И пропадал он в кабаках,
И бегал он всегда со списком,
Всегда считался в должниках.
Евгений рос и вырос мужем
И научился щеголять,
И стал востребован, и был он нужен,
Ему хотелось порой летать.
В него влюблялись с первого раза,
Он так умел обворожить,
Умел вытаскивать деньги из кармана,
Ему не приходилось прикладывать
много сил.
Ему давали в долг заочно,
Потом прощали много раз,
Просили томного свиданья,
Глаза от слёз блестели как алмаз.
Он часто всех обманывал со свиданьем,
На них он просто не приходил,
И приносил он женщинам страданье
Сердечных и душевных сил.
Он был гулякой своенравным
И часто дрался в кабаках,
И не было ему равных,
Следы его оставались на чьих-нибудь глазах.
В обществе он слыл задирой, забиякой,
Отстаивал свою он правоту.
И приходилось жить ему над квартирой,
Где снимал комнату свою.
Комната была убогой, кровать да стол,
И стул ещё под столом стоит,
И рукомойник весь помятый,
И всё в углу над тазиком висит.
Окошко было небольшое,
Оно выходило на чердак.
Оно было даже смотровое,
Всего-то было лишь с пятак.
И наш Евгений жил в такой халупе,
Мечтал о доме он большом,
И ел он кашу и спал в тулупе,
Ходил по полу босиком.
Ему приходилось чистить зубы
Над медным тазом и с водой,
Под рукомойником чистить руки
И мыть голову холодною водой.
Но наш Евгений-забияка
Любил себя и чистоту,
Стирал рубашку и манжеты,
На брюках стрелки, наводил он красоту.
Из дома выходил с иголки,
И башмаки сверкали как огонь.
И про него ходили толки,
Что живёт он во дворце, как король.
Из дома заходил в пивную
И чай пил с буфетчицей всегда
на брудершафт.
И брал он рыбу заливную и бежал на работу,
Где множество палат.
Работал клерком он в издании,
С бумажкой бегал в кабинет,
А после очередного назидания
Курить он бегал в туалет.
Работа была ему в тягость,
Работать наш Евгений не любил.
Для него была это пакость,
Евгений наш любил кутить.
Он знакомился со всеми, где можно было
От кого-то что-то взять.
И он взял к себе в соседи
Старенькую седую чью-то мать.
Она начищала обувь и мыла башмаки,
Она ему стирала брюки и заодно трусы,
Гладила, сушила и всё на чердаке,
Пол у него помыла и стеклышко в окне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В благодарность ей за это
Он всегда дарил цветы.
А когда зима наступала, ждал он ландыши,
Но только до весны.
Вот так они и жили уже не первый год,
И даже не тужили под пьяный Новый год.
Зимой он одевался
В тёплый свой тулуп
И всегда над собой смеялся
И говорил, что он мал и глуп.
Бегал он за девками, и они за ним,
Бегал он за целками и однажды влип.
Он пришёл к ней в гости аж под Новый год,
Во дворце были гости и другой народ.
Все плавало, кружилось, словно хоровод,
И гости там кружились и ели сладкий плод,
Яблоки мочёные и сладкое вино,
Огурцы солёные и красное вино.
И торты там были, трюфель, шоколад,
Гости танцевали, Евгений наш стоял.
Он увидел музу сладостных ночей,
Он увидел музу и пошёл он к ней.
Платье голубое, стразами горя,
И серёжки блещут прямо на ушах.
Ожерелье в камнях, грудь её блестит,
И глаза — агаты, голос так звенит.
Вся сияет блеском пухленькая грудь,
Губы как кораллы, к ним бы сейчас прильнуть.
И Евгений в шоке — глаз не оторвать.
Ему даже было нечего ей в ответ сказать.
Влюблёнными глазами смотрел он на неё,
Горящими стразами он хотел её.
В нём всё перевернулось, себя не узнавал,
Вся лихость в нём заснула, он только лишь икал.
Весёлыми глазами смотрела на него,
Как он стоит, краснеет и смотрит ей в лицо.
Она говорит: «Мария — так меня зовут.
А Вы, — говорит, — Онегин,
Да ещё, — говорит, — к тому же плут.
Пойдёмте потанцуем польку-краковяк», —
За руку схватила и танцевала в такт.
Жемчуженные зубы блестели у неё,
Ласковые губы, он хотел её.
Танец всё кружился, руки у них сплелись,
Евгений матерился,
К её рукам прилип.
Руки у него дрожали, пот со лба валил,
Ноги танцевали, себя он сволочил.
Ругал себя он матом, хотел от неё уйти,
Но ноги почему-то к ней опять несли.
Она в лицо смеялась с улыбкою своей,
А красоты своей стеснялась,
Евгений шёл за ней.
Но вот погасли свечи, бал погас костром,
Онегин расставался с Марией в зале уже пустом.
Он держал её за руку, губа у него тряслась,
Слёзы наворачивались, и он давай икать.
Мария всё смеялась, было ей смешно,
Что в неё влюбился Онегин молодой.
Она взяла карету, уехала к себе,
В карете всё смеялась по его слезе.
Утром она проснулась, Онегин наш стоял.
Она даже заикнулась. Евгений умолял
Быть его невестой раз и навсегда,
И своё он сердце навек ей отдавал.
Мария улыбнулась, предложила сесть.
Она даже не знала, как его любовь от себя отвлечь.
«Милый мой Евгений, я замужем давно.
И то, что вы в меня влюбились,
Поверьте, мне не всё равно.
Не могу быть вашей, вашей я женой.
Не могут быть подругой, у меня друг чужой.
Он большой и властный, во дворце сидит.
И с другими мне гулять — мне закон претит.
Лучше вы найдите подругу поравней
И всегда бегите только лишь за ней.
А меня забудьте, милый, дорогой.
Да к тому ж у вас, Онегин, карман совсем худой.
Вы поверьте мне, Евгений, в вас я влюблена,
Но поверьте мне, Онегин, жизнь моя так холодна.
Я живу уже с мужчиной почти что
целых десять лет,
И на висках у него седины,
И ходим с ним мы на балет.
Он у меня большой начальник и ходит при дворе,
Проводит у меня парады, и герб на голове.
Я лишь только дама в карточной игре,
А вы валет бубновый, всегда вы при столе.
Вы бегаете с бумагами от стола к столу».
Онегин отвечает: «Но я-то вас люблю.
Что теперь мне делать? Как теперь мне быть?
Не могу вас бросить, даже позабыть.
Выкинуть из сердца — значит умереть.
Я хочу в этой жизни с вами лишь гореть.
Я хочу быть с вами, только лишь с тобой,
И молю слезами: будьте вы женой!»
«Вы меня не слышите, Евгений, дорогой.
Лучше позабудьте, вам нужен друг другой.
Чтобы он был свободен, не в цепях сидел,
Чтоб от любви от вашей он просто песни пел.
Вы же мне рвёте сердце любовною тоской,
И от раны этой плачу я слезой».
Слёзы вдруг закапали у обоих вдруг,
Оба вдруг заплакали, и поплыл тут струг.
Повеса наш Онегин, не стал он, бедный, унывать,
На балах свою Марию, стал любимую встречать.
Он искал любую встречу, чтоб увидеть лишь её,
И при каждой этой встрече брал он за руку её.
Танцевали они мазурку, польку, даже краковяк,
И всегда предлагал ей руку и просил у ней пустяк.
И Мария неуклонно говорила всегда «нет»,
И Евгений без умолку предлагал сыграть сонет.
Но время шло, зима промчалась, и наступила тут
весна,
И ландыши кругом пораспускались,
Слышны были трели соловья.
Наш Евгений искал встречу,
И лишь с Марией, лишь с ней одной.
Он искал в саду с ней встречу,
Нет её в пивной.
Те, кто знал Евгешу раньше, удивлялись
И спросили: «Что с тобой?
Перестали тебя видеть мы уже в пивной».
Но Евгений не без смысла отвечал
своим друзьям:
«Я, ребята, уезжаю и, быть может, навсегда».
Не могли понять повесу,
что случилась с ним любовь,
И накинул он завесу, чтоб не могли понять,
Что у него играет кровь.
В нём она так бурлила и кипела даж до слёз,
Что он своей соседке вместо ландышей
Подарил охапку роз.
Бедная старушка недоумевала,
Что творится с молодцом,
Только почему-то горевала
Под окошком с соловьем.
А повеса наш Евгений,
Он спешил в свой летний сад.
Для него был день чудесный,
Он нашёл Марию — клад.
Она гуляла по аллее
Среди богов зеленых лип.
На ветках пели свиристели,
Стоял рядом эвкалипт.
Он подошёл, обнял богиню
И с жаром руки целовал,
И на губах своей Марии
Свои он губы оставлял.
Он всё просил назначить встречу
Где-нибудь в уединённом уголке,
Чтоб лес шумел, в стогу, где речка,
Где соловей поёт на пне.
В лесу такая роскошь и раздолье,
Где стог — душистый самосад.
В лесу нас с вами никто там не увидит,
И буду вас, Мария, там одну ласкать.
Ну что же, бедная Мария,
В сердце влилась сладкая любовь,
И устоять перед соблазном попробуй,
Когда по венам бежит кровь.
Весна диктует свои приоритеты,
Весной влюбляется и стар, и млад,
И забываются все запреты,
Когда находишь свой ты клад.
Вот так же бедная Мария,
Ей не хватало лишь любви,
И она дала согласие
В стогу у речки погостить.
И, наслаждаясь той минутой,
Когда повеса был на ней,
И наш Евгений целовал её груди,
К её губам прилип он словно клещ,
Он погрузился без остатка,
Она расплылась по стогу.
Он называл её «касатка»
И целовал её косу.
Всю ночь костёр горел у речки.
Всю ночь Евгений целовал ей грудь.
Он предложил надеть колечко,
Потом в стогу он взял уснул.
Когда заря его ласкала,
На тело падала роса.
Марии той уже не стало,
Слышны лишь был леса голоса.
Пел соловей, такой он звонкий,
От песни его щемило грудь.
И жаворонок в небе был трезвонкий,
Что повесе захотелось вдруг всплакнуть.
Мария ехала в карете,
И заливалась она слезой.
Она была ещё в корсете,
И он был такой тугой.
Она наслаждалась только мигом
И поняла, что влюблена.
В карете волком она выла
И от любви повесы была потрясена.
Потока нескончаемой страсти
Ей никто так не дарил,
Но у мужа она во власти,
Закон тут Божий тут претил.
Она ехала не свободной,
Кандалы бряцали под ней.
Она была женой законной,
И ореол мужа летал над ней.
А наш повеса горько плакал,
И стог сотрясался от слёз его,
И от горького его плача
У жаворонка падали слёзы на его плечо.
Наревевшись, наш Евгений
Поплёлся со скорбною судьбой,
И он пошёл дорогой деревенской,
Споря с тоскливою тоской.
Повеса наш домой пришёл уставший,
Ещё измученный от слёз,
Пришёл ещё голодный.
В углу лежала вязанка дров.
Он затопил свою буржуйку,
Его от холода трясло,
Хотя в его халупе было жарко
И солнце грело высоко.
Старушке его было настолько жалко,
Ему открыла она окно.
Она глядела сквозь окошко
И всё подглядывала сквозь стекло.
В углу, на койке у старушки
Лежала кошка, тихо спя.
И на пол упала плошка,
И мышь пробежалась втихаря.
Онегин долго отсыпался,
Его всё мучила тоска.
Онегин начал всё спиваться,
С похмелья всё болела голова.
Он долго пил, держа бутылку,
Держа бутылку под собой.
Не мог забыть свою Марию,
Лежал в постели как немой.
Он всё стонал, ругал её матом
И проклинал он Божий суд,
И с этим божественным законом
Не мог к любимой он прильнуть.
Куда уехала, не знает,
Весь город он перевернул,
И вот теперь лежит, страдает,
Хоть кто-то ему об этом намекнул.
Соседка водку подливала
И говорила, что всё пройдёт,
И на что-то намекала:
«А вдруг она к тебе придёт».
Но шла неделя за неделей,
Её никак не мог найти.
Старушка водку подливала,
Чтобы его опохмелить,
Ему она воду приносила,
Чтоб грязный пол его помыть.
Брала в руки ножик,
Чтобы грязный пол ещё и отскоблить.
Сердце сжалось у старушки,
У самой порой бежит слеза.
Ведь эта же старушка
Сама была когда-то молода.
Когда-то она сама любила,
И милый друг от неё ушёл.
Она об этом позабыла,
Когда Онегин сам не свой к ней вдруг зашёл
И рассказал, что было и чего нет.
И вот теперь сидит уныло,
И слёзы капают на паркет.
Она поняла — пришло несчастье,
Любовь-разлучница пришла,
И для него было бы какое счастье,
Если б вдруг она вошла.
Так долго пил Евгений с горя,
И, наверное, бы околел,
Но тут зашла к нему соседка,
И от услыханного он даже обомлел.
Она сказала: «Скоро праздник,
Скоро праздник Новый год.
И на этот праздник приглашают.
И он на этот вечер приглашён».
С него хмель мгновенно тут слетел,
И в баню сразу побежал.
Его тело после бани помолодело,
В парной сидел и отдыхал.
Он выбивал из себя хмель дурную,
Берёзовый веник гулял всё по спине.
Сбрил бороду свою босую,
Которая висела у него на животе.
Из бани вышел как огурчик,
Блистал, сверкал как изумруд.
Ошпарил себе он только пальчик,
Кипяток был слишком крут.
Он прибежал в свою халупу,
Порядок стал он наводить.
Пришил он пуговицу к тулупу
И у старушки стал прощения просить.
Перестирал свои рубашки,
Отгладил все свои штаны,
Пришил пуговицы к кармашкам
И постирал свои трусы.
Халупа вся блестела и сияла,
Пыль была вытерта со всего.
Лишь старушка с пола убирала
Остатки мусора от него.
Шли деньки,
Повеса бегал на работу, в магазин.
Он искал себе калоши, заодно и башмаки.
Новый год не за горами,
До него осталось пять деньков,
И горят свечи над столами,
И деньги просят у должников.
Наш Евгений просил отсрочку,
Объяснял, что он болел,
И что на Пасху поставит точку,
И слезами солёными ревел.
Ему снова долг прощали,
Знали, что не отдаст,
Но его часто заставляли
За собою ноги вытирать.
С должниками все решили
Впредь Онегину не давать,
И на этом порешили,
И давай ему на пол плевать.
Но Онегин парень бравый,
Лучше ему плевки убрать.
Он парень своеобразный,
Чем долги свои сливать.
Вечер бала наступает,
Звёзды в небе всё горят,
И для бала-карнавала
Все дорожки серебрят.
Разметала снег по сугробам
Эта зимушка-зима.
Белый снег лежит на крышах
И лежат кругом снега.
Дворовые убирают белый снег,
Скребя совком,
И ковровые дорожки расстилают
С шерстяным ещё ковром.
Начищают пол паркетный,
Канделябры все блестят.
И стоит ещё советник,
Его туфли золотят.
Вся придворная тут челядь
Не ложилась до утра,
Намывали, начищали
Все кастрюли повара.
К торжеству они готовы,
Стали гости подъезжать.
В гардеробе всё готово,
Стали гости одежду там снимать.
Подъезжают всё кареты,
Тройки разных лошадей,
И выходят из кареты
Люди разных всех мастей.
Новый год — огромный праздник.
Люди делают салют.
И пришёл на этот праздник
В маске карнавальной трубадур.
Наш повеса, был он скромен,
Не хватило денег на костюм.
Он оделся в скомороха,
Разболелся у него утром зуб.
Он искал свою Марию
И никак не мог найти.
И выпил даже рюмку водки
И в бальный зал решил пойти.
Для него всё было чуждо,
Он не видел любимых глаз.
Он ждал, когда свершится чудо,
Когда загорится пара страз.
И карнавал уже был в разгаре,
Онегин тихо у колонны всё стоял,
К нему подошёл паж Марии
И Онегина всё воспрошал.
Онегин было чуть не взорвался,
Покрыл его матом в три ряда,
Но паж на месте оставался,
И на столе лежит еда.
Паж низко наклонился,
Сказал: «Она вас ждёт».
И после этого взял и удалился,
А воротник ему шею трёт.
Она была одета как монашка,
Колпак церковный, балахон,
И на глазах у неё была маска.
Ударил колокола звон.
Он предвещал о новом годе,
Что он наконец-то наступил.
И от морозной непогоды
Евгений ей на ногу угодил.
Она улыбнулась, тихо ойкнув,
Глаза блестели как алмаз.
«Какой же вы, Онегин, неповоротлив,
А я давно стою и жду тут вас.
Вы проходили мимо платья
И даже не взглянули мне в глаза.
И видя вас таким несчастным,
Из глаза моего пошла слеза.
Я не могла открыться сразу,
Пока супруг мой не ушёл». —
«И вы меня простите сразу
За то, что вас я не нашёл». —
«Не извиняйтесь вы, Евгений,
Меня вам было не найти.
Ведь мне пришлось в Москву уехать,
И к вам мне было не зайти.
Давайте лучше потанцуем
Польку и наш любимый краковяк,
Давайте станцуем с вами мазурку,
А то, что наступили на ногу, такой пустяк».
Они в танце закружились
И забыли обо всём.
И по залу они носились,
И с бенгальским всё с огнём.
Они наслаждались в этом танце,
Мария сияла как звезда.
У Онегина в этом танце
От счастья всё текла слеза.
Он не верил, что она рядом,
Что держит он её в руках,
И то, что он со своим нарядом,
И то, что она стоит в его глазах.
Их руки друг друга целовали,
И трепет глаз друг от друга
Было им не оторвать,
И каждую секунду друг друга они искали,
Онегина было не узнать.
Он каждый раз искал её глазами,
И каждый миг ловил её он вздох,
И каждый раз ласкал её глазами,
От любви он к ней совсем иссох.
Они пошли к столу, Мария, конфетой заедая
И запивая сладеньким вином:
«Евгений, я по вас страдаю
И мечтаю о поцелуе небольшом.
Давайте с вами мы уединимся
Хоть на балконе, хоть на какой-то миг».
И на колени тут же опустился,
И он услышал пьяный крик:
«Что, не даёт твоя подруга?
А мне бы она дала».
И мгновенно с разворота Онегин
Кулаком ударил по лицу,
И пьяный окрик долетел до пола
уже с кровью на носу.
Труп лежал бездыханно дышавший.
Вокруг него собралася толпа.
Онегин стоял разъярённый,
От злости тряслася голова.
Онегина скрутили, повязали
И повезли на Божий суд.
И правды они с Марией не сказали,
И суд к нему, к Онегину, был очень крут.
Суду он так и не признался,
За что и с кем он был,
И с ней слезами расставался,
Когда по дороге в кандалах он уходил.
Шла колонна, кандалы звенели.
Морозный воздух резал грудь.
И осуждённые песню пели
Про нашу матушку-землицу Русь.
Мария стояла в сторонке,
И по щеке текла слеза.
Онегин шёл в рваненькой штормовке,
И тряпкой замотана была рука.
Его взгляд остановился на Марии,
Не мог его он оторвать.
Её глаза его просили
Ей рукою помахать.
И будто он прочёл её мысли,
И помахал он ей рукой,
И у Марии бедной слёзы тут зависли,
И потекли они рекой.
Мария бедная, страдая,
Не могла она кричать.
Мария бедная, рыдая,
Не могла она махать.
Рядом муж стоял в папахе,
На усах стоял мороз.
Говорит: «Этим парням бы по плахе
Да по десятку острых розг».
Колонна дальше уходила,
И звон кандалов было слышно далеко.
Мария с дороги глаз своих не сводила,
Под сердцем был второй Евгений у неё.

ЛЕС

Лишь только жёлтый лес вдали желтеет,
И ель зелёная бледнеет.
Роса под солнцем всё блестит,
Вода в реке на лес глядит.
Спускается к реке медведь
И начинает рыбу есть.
Он ловит рыбу цепкими когтями
Под голубыми небесами.
Глядя на воду, лес блестит,
И жёлтый лист ещё летит.
Спускается с деревьев тихо,
На землю чёрную ложится лихо
И покрывается росой.
И лес стоит такой седой.
Глухарь в лесу ещё токует,
Сорока белая воркует.
Тетерева в лесу сидят,
Вороны серые летят.
Расселись шишки все по веткам,
Зимой достанутся пушистым белкам.
И королёк сидит в гнезде,
На старом маленьком трухлявом пне.
Всё золотится в жёлтом беге,
Зима прискачет на карете,
Покроет землю серебром
И упадёт ещё ковром.
И будет вся земля блестеть
И ель под снегом зеленеть.
Осыпет снег в лесу опушки,
И даже маленькие избушкиЗасеребрятся серебром,
И будет лес лежать ковром.

276

Золотится лист осенний,
Медленно спускается с небес.
Ветер дует запоздалый,
И шумит тут жёлтый лес.
Лист осенний по земле всё носит,
И трава не может его поймать.
Лист осенний у ветра просит:
Дай хоть немного на землице полежать.
Он летит, как будто ветер закружился,
Закружился ветер с головой.
И на землю он ложился
С проседью седою, с белизной.
И летит он, как пропеллер,
Воздух режет он крылом.
Он летит с попутным ветром,
Топчут его грязным сапогом.
И в грязи стал он незаметным
И под чьим-то каблуком.
Не топчите лист осенний
своим грязным сапогом.
Не топчите лист осенний
и не втаптывайте его в грязь.
Будет он лежать такой заметный,
Что не нужно будет лист осенний
Даже солнцем поливать.

Author WordPress Theme by Compete Themes