Рубрика: Женская доля (2016)

Здравствуй, радость моя родная. Я тебя так безумно люблю!
Для тебя, моя радость родная, я великое счастье найду.

Как я хочу сказать, что тебя я люблю,
к тебе прибежать, но я не могу.
Ноги мои сейчас в колесе, кручу я колёса по этой грешной земле.

По реке плывут звёзды, речка купается в пруду.
Трава выросла у берёзы, ива купается на том берегу.
Утопила она ветки в речке, вода ласкает листву,
Выйду я на крылечко и песню ей запою.
Польётся моя песня по речке, заденет струны её,
Заденет её сердечко, и песню она запоёт.
Звёзды от песни проснутся, проснётся голубая даль.
Птицы от песни зальются, в речке утонет печаль.
Туман застилает речку, хочет её обольстить.
Залезу я на печку и Ивушку буду любить.

Хочу вернуться я в детство, хочу вернуться в юность свою.
Возьму как раньше, как в детстве, по полю босиком пробегусь.
Встречу золотые закаты, встречу девчонку я у плетня.
И услышу я громовые раскаты, девчонке скажу: «Я хочу тебя».
Залезем с нею вместе под крышу, на сеновал,
И я её под крышей нежно так раздевал.
Легко снялось ситцевое платье, и грудь обнажилась вмиг,
Забыл я про ситцевое платье и к груди губами прилип.
Целовал её упругие груди, целовал её нежный венец,
И мне не хватало только подпруги, чтоб лошадь заржала вконец.
Разбросал ту девчонку по сену, она светилась словно луна,
На девчонку ту больше я не полезу,
Да и на хрен она мне сдалась.

Голуби, голуби, где вы летаете?
Где ваше жилище, где ваше пристанище?
Может, летаете вы над скалой?
Может, летаете вы над горой?
Может, летаете над моим вы окном,
Покрываете окно сплошным серебром?
Может, летаете вы над землёй?
Над большой быстротечной, быстрой рекой?
Вы мне только скажите, где вы летаете,
Вы мне только скажите, где обитаете.
Я не прошу у вас ни крыльев, ни ног,
Вы мне только скажите,
Куда скрылась любовь.

Дождь поливает холодную землю.
Ушёл в небытие товарищ мой.
Шляпу свою перед ним я снимаю,
Скулит у могилы маленький Рой.
Ушёл мой товарищ в путь тот далёкий,
Даже пожитки не успел он собрать.
Путь в его жизни был очень нелёгким,
В раннем детстве оставила его мать.
Детство его прошло беспризорно,
Детдом, потом лагеря.
По свету скитался, словно ворона,
Вывалившись он из гнёзда.
Но Родина его сильно любила,
И на фронт позвала его только война.
На фронт он ушёл с одной только лопатой,
Родина винтовку ему не дала.
У немцев одни автоматы, винтовки нет у него,
В руках у него только лопата, ему бы ещё пару сапог.
Он шёл через лес, по опушке, вдоль речки,
Немцы купались в воде.
Взял он лопату как зажжённую свечку,
И в горло воткнул немцу внизу по реке.
Кровь потекла по быстрой речке, немец в реке утонул,
И с автоматом, с оружием этим, прошёл он всю эту войну.
Долго воевал он с оружием этим, лопата выручала не раз,
Даже имам на минарете за него читал свой любимый Коран.
Но после одной, после страшной битвы летом под Курской дугой
Контузило нашего солдата, контузило его одного.
Лежал он в воронке, как будто в могиле,
Засыпало его сырою землёй,
И очнулся он в Бухенвальде, раненый, но живой.
Всё пришлось испытать в Бухенвальде —
Голод, мороз и друзей хоронил.
В Бухенвальде по радио только звучала музыка Баха,
И зубы на полку он только ложил
От пыток, от камеры смерти и от крематория, что только дымил.
«Каждому своё» — эту надпись над Бухенвальдом
Он помнил и никак её не забыл.
Но он выжил среди этого пекла,
И пепел ребят он в землю бросал.
Ему не хватало одного только хлеба,
От голода он тысячу раз умирал.
Но вот закончился гром канонады,
Закончилась эта война,
И Родина дала ему в награду за то,
Что был в плену, — на север послала вновь в лагеря.
Но он выжил там, на лесосеке, среди морозов, холодов,
И не был никогда уродом,
Он Родину славил своим только трудом.
Он Родину любил как мать родную,
Готов и сейчас встать и за неё жизнь свою отдать,
Ей любил он как святую и, чтоб жизнь за неё отдать,
Его не надо было умолять.
И вот лежит он в сырой могиле, ордена висят прямо на плите,
И только старенький Рой у сырой могилы
Ждёт, когда хозяин его возьмёт к себе.

Я целую губами твои губы, от поцелуя ты закрыла глаза.
И лизну языком твои пышные груди,
вспыхнет на небе ночная заря.
Повздыхай ты, родная, со мною, покричи на весь белый свет,
И когда расстанусь с тобою, подарю тебе лунный цвет.

У меня сегодня день рожденья. Радуется вся моя семья.
Это сплошное наважденье, сегодня праздник у меня.
Наведу себе причёску, тушью намажу себе глаза,
К платью приколю заколку, и от радости побежит слеза.
Ногти накрашу перламутра цвета, розового, будто как вода.
Туфли будут такого же цвета, будто словно быстрая река.
И пойду в этом я наряде, я в кабак под названием «Океан»,
И в этом самом я наряде, я нажрусь, как пьяная свинья.
Принесут меня до дома, то, что съела, сблюю в железный унитаз,
Буду ждать очередного лета, чтоб опять сбегать в унитаз.

Утро снится золотое, как падает утренняя роса,
И кольцо моё золотое, и весенняя вода.
Утро, утро золотое, где же былые вы деньки
И кольцо моё золотое, и стоят вокруг пеньки.

Шлю привет тебе из глубинки, шлю тебе издалека.
Где же ты, моя клубничка, и твоя солёная слеза?

Много раз хочу тебе признаться, что тебя так сильно я люблю,
И губами с тобою целоваться, и знай, никогда не разлюблю.

Сколько друзей вы на свете теряли?
Сколько друзей вы на свете нашли?
Но надежду вы в них не теряли, и в душе вы только несли.
Если друг уходил от тебя молча, ничего тебе в ответ не сказал,
Значит, ты виноват где-то, значит, ты во всём виноват.
Догони, окрикни друга: «Друг, постой! Ты нужен мне».
И своею слезою друга друг простит обиду тебе.
Но если друг раскричался, топать стал своею ногой,
Значит, он испугался и не будет он рядом с тобой.
Такой друг тебя бросит, особенно даже тогда,
когда в доме твоём будет беда.
И ни в чём тебе не поможет, обратись ко мне, я тебе помогу.
Я хочу, чтобы ты в друге был уверен,
то, что он будет рядом всегда,
Словно будто как мама родная, даже тогда, когда болит голова.
Я хочу, чтобы друг был вместо лекарства,
которое принимаем мы по ночам,
И только истинная дружба вместо лекарства
Нам поможет, когда будет слеза.

Я люблю на сене валяться, когда клевер лежит под ногой,
С девчонкой на нём целоваться и ласкать её своею рукой.
Ласкать её нежные груди, ласкать её нежный рот,
Что от поцелуев она смутится, и сразу её бросит в пот —
Раскраснеется вся девчонка от показа своей наготы.
Глажу рукой её мохнатого котёнка, не видал я ещё такой красоты.
Пусть заря её украсит цветом алой зари,
Подарю той девчонке красивой нежность
И от алой зари цветы.

Сколько друзей вы на свете теряли,
сколько друзей вы на свете нашли!
Сколько друзей вы потеряли, от скольких друзей вы сами ушли!
Вы уходили, не зная, что с вами завтра будет,
и не жалели об этом, когда вы ушли,
Но об одном вы позабыли — друга такого вам уже не найти.
Тот друг подавал вам лекарство в постели,
Бегал за вас всегда в магазин,
Давал вам всегда любовь и богатство,
только любовь и тепло с ним можно было нести.
Но вот вы ушли в обиде на друга, по щеке у вас пробежала слеза,
А вы спросили своего друга:
«Почему ты так сделал? Что за беда?»
Нет, вы не спросили, вы просто обиделись,
и от обиды у вас побежала слеза.
Друга своего во всём вы казнили,
и от дружбы вашей не осталось следа.
Так почему же вы его не спросили,
не подошли к нему с вопросом своим,
А только его во всём обвинили
и решили расстаться так сразу с ним и уйти.
Я просто хочу, чтоб вы просто дружили,
доверяли друг другу даже жену
И при встрече всегда друг другу говорили:
«Дружище, как тебя я люблю!»

Весна наступила, вишня поёт,
Где-то в Японии сакура только цветёт.
Все японцы приходят смотреть
На розовую сакуру глазами как медь.
Сакура три дня простоит,
А потом в момент облетит.
Не был я там, в этой Японии,
И сакуру не видел даже в глаза,
А мне бы хотелось уехать в Японию,
И сакура мне снится порой по ночам.

Я хочу тобой наслаждаться и любить лишь только тебя,
От того, что ты рядом, лишь только смеяться,
Потому что люблю лишь только тебя.

Вы помните былые годы, как лежали в сене мы,
И подкладка оторвалась на подоле, мы с тобою зашивали швы?
Мы с тобой детей зачали и в стогу душистом словно рай,
И детей ты мне рожала, только двери открывал.
Но с тобою мы расстались, не сложилась жизнь у нас,
Только дети оставались пить холодный горький квас.

В многих женщин я влюблялся, многих женщин я покидал,
Но как я только ни старался, я о тебе одной мечтал.
Я вспоминал твои чёрные брови, глаза твои алой зари,
И нос твой такой курносый, и губы коралла любви.
Ветер качает ветки, волосы твои вьются по ветру.
Губы твои как конфетки, поцелуем их обожгу.
Но не снишься ты мне весною, снится мне непроглядная хмарь,
И лишь только зимою хочу с тобой в душистое сено упасть.

Я шлю тепло тебе, родная, и шлю тепло тебе издалека.
Ведь из нашего холодного края солнца нету ни черта.
Здесь метель одна лишь кружит, да мороз стоит весь год,
Да ещё вьюга здесь завьюжит, скоро праздник Новый год.
Пожелаю тебе солнца и большой такой любви,
Чтобы глядя ты в оконце, тебе пели снегири.
Снег меня здесь засыпает, и целует он меня,
И моё сердце по тебе страдает, и оно хочет лишь тебя.
Тут луна ещё паскуда что-то тихо шепчет мне.
Раструблю любовь по миру, подарю её тебе.
Пусть не завидуют эмиру, а завидуйте вы мне.

Шлю любовь тебе и сердце, звёзды светят над Невой.
Для меня ты самый милый человечек дорогой.

Окрасился месяц багрянцем, блестит золотая луна.
Эх ты, молодость моя удалая, эх ты, старость, кому ты нужна?
Роща тревожит мне душу, дождь по лицу меня бьёт.
Суки плюют мне в душу, тревога ещё меня дома ждёт.
Тревога за близкого друга, тревожусь я за него.
Тот друг мне только подруга, люблю я очень её.
Она у меня захворала, седьмой ей десяток лет,
В жизни своей только страдала, теперь ей осталось болеть.
Молодость у неё прошла беспробудно,
в раннем детстве замуж отдали её.
Муж попался пропойца, лупил так сильно её.
В поле навоз убирала, траву косила в логу,
После детей рожала под яркую только звезду.
Дети рождались так быстро, а умирали ещё быстрей.
Плакала она над могилой, а я стоял рядом с ней.
Всех схоронила она подчистую, пятеро было у ней.
Последнюю дочку она схоронила, нет никого больше у ней.
Вот и сошлись мы с нею когда-то, она да я, старый бобыль.
Ко мне приходили мои дети, ребята везде убирали пыль.
Но детям моим пришлось уехать по разным городам,
Им даже сейчас ко мне не заехать, важные у них там дела.
Вот и живу со своею старушкой который уж год,
Под голову кладу ей подушку, того и гляди скоро помрёт.
Умерла моя старушка, а вместе с ней и тревога моя.
В руку беру оловянную кружку и наливаю себе я вина.
Отмучилась, моя ты подруга, отмучаюсь скоро и я.
И будут стоять у гроба дочка и мои сыновья.
Потекут у них слёзы, потекут над моею судьбой,
И будут цветы лежать на могиле и плакать будут своею слезой.

Вспоминаете ли вы свою маму?
А вы знаете, какую она прожила свою жизнь?
Как по утрам в колхозе ходила она на работу,
Хотя ей хотелось волком завыть?
Утром зима, снег серебрится, корова в стойле всё время мычит.
Вьюга за окном свирепая злится, сына больного надо лечить.
Бегала она по знахаркам, никто ей не мог в беде этой помочь.
Работала она дояркой, сутками, круглую ночь.
Работа забирала время, да и коровник
был за три версты пешком.
Да за это время можно было убрать весь её дом.
Печка дровами в то время топилась,
муж в тайге лесником промышлял.
Дочка в реке в тот год утопилась,
отец над могилой плакал, рыдал.
Остался лишь сын, сын белогривый, голубые глаза у него.
Но настолько он был очень смешливый,
лишь только болела мать за него.
Выходила она сына, уехал он в Москву.
Перед ней стоит корыто, топит она в нём тоску.
Баня давно покосилась, печка в окно дышит давно.
Время давно уже изменилось,
время всё время летит, словно кино.
Уехал сын, забыл про старушку, забросил её, как старый сарай,
А бедная мама лежит на подушке и ждёт, когда попадёт она в рай.

Как я хочу прижаться к тебе своими губами,
услышать слово «люблю»,
И смотреть на тебя своими глазами, и сказать слово «хочу»!
Ты глядишь на меня, свой взгляд в моё сердце вонзаешь,
И невольно рвётся слеза. Что люблю я тебя, ты знаешь,
И хочу тебя, лишь любя.

Мне утром приснилось солнце, ива купалась в реке.
Выгляну я в окошко и язык покажу тебе.

Вот я, мой друг, со своей любовью. Жмись ко мне плотней.
И поделись ты, друг, своей любовью, вместе будет всё ж теплей.

Доброе утро, любимая доча! Как я рядом хочу быть с тобой!
И как раньше, как в твоём детстве, босиком побежать по воде!
Но я знаю, так, как раньше, так больше не будет.
Ты уже сама бежишь по траве.
Но ты знай, я всегда с тобой буду,
даже на небе и даже в твоей я душе.

Зима, и крестьянин, торжествуя, везёт на лошади вязанку дров.
А я думаю, как я перезимую, когда нет лошади и нету дров.
Зима окутала всю землю холодным снегом, серебром,
Сковала льды, сковала речки своею собственной рукой.
Бежит по снегу заяц шустрый и всё путает следы.
Лиса вышла на охоту, поют на ветке снегири.
На волка напала тут икота, чуя запах бересты.
Но лисице не распутать его снежные следы,
Потому что я их так запутал, что на следах поют уже соловьи.

Что ты жадно глядишь на дорогу в старомодном своём шушуне?
И сердечко твоё забило тревогу,
всё хочешь увидеть меня ты в окне.
Ты не жди меня, мама родная, я приеду не скоро к тебе,
Да и лошадь у меня захромала, только вижу тебя я во сне.
Как ты в белом ситцевом платье, и платок твой сбился на лбу,
Ты стоишь и рукою мне машешь, а я к тебе по полю бегу.
Но это всё сонные грёзы, мечта убегает вдаль.
Вижу твои я слёзы, грусть твою и печаль.
Ты дождись меня, мама родная, подожди ты ещё умирать.
Для тебя я ещё, дорогая, не успел самое главное сказать.
Я скажу, когда приеду, когда берёза выкинет прядь.
По дороге к деду заеду, он тоже собрался там помирать.
Не гляди ты с тоской на дорогу
и не выходи в старомодном своём шушуне,
Я приеду, мама, ты слышишь, приеду,
и любовь свою подарю только тебе.

Разукрасила холодная осень берёзу, что стоит у окна.
Где-то бродит ещё холодная осень, ходит она по лесам, по лугам.
Окрасила она все деревья холодным туманом,
холодным дождём.
И будут слетать разноцветные листья
вместе с холодным дождём.
Разноцветные листья окутают землю
и под ногами будут шуршать.
Иду я по листьям, как в детстве, вспоминаю любимую мать.
И берёза уже вся облетела и покрылась искристым ковром.
Она как будто зимою разделась, у меня здесь
под хрустальным окном.
Пронесутся мои годы, пронесутся, как непроглядная даль,
И мучают меня только тревоги, да ещё грусть моя да печаль.

Морозное утро встаёт над рекой,
морозом и дымкой покрыто, сплошной пеленой.
Над речкой стоит морозный туман,
ветер поёт как стеклянный орган.
Музыку Баха слышу я там. Лес подпевает, и льётся туман.
Послушайте песню этой реки, в лесу подпевают ей одни глухари.
Если услышите песню её, зайдите вы в лес,
И лес вместе с вами эту песню споёт.
Послушайте вы её тишину, посмотрите природы, её красоту.
Вам природа дарит её красоту, вам природа дарит её тишину.
Морозным утром, лес освещает солнечный луч,
и снег под морозом серебрист и скрипуч.
Серебрится снег на верхушках зимнего леса,
Играет огнями серебристого снега.
Переливается снег на ели большой,
ночью под лунной большою звездой.
Побывайте в ночном вы лесу, и там у костра я вам подпою.
Споём мы с вами про жизненную даль,
И чтоб снова попасть сюда, будем только мечтать.

Что вы хотите сейчас от меня? Ведь вы же ушли, меня не любя.
На окрик мой вы не взглянули и даже голову не повернули.
Слеза стекала по щеке, губа трусилась на губе,
И руки белые дрожали, в конюшне лошади всё ржали.
А мне хотелось слезу украсть, чтоб из себя не доставать,
Но слёзы бурно всё так текли, и вы тогда уехали, нет, — ушли.
Сейчас вы пишете, хотите быть со мною,
что были вы тогда глупы.
Хочу ли я быть резедою, чтоб вновь вы от меня ушли.
Я вам не верю и в вашу честность, с моей слезой ушла вся жизнь.
Я оставляю вам беспечность,
и вы с ней сможете всю жизнь прожить.
Дурить вам женщин для вас забава,
вы перешагнёте через материн её труп.
Для вас не особая будет утрата,
вы даже на похороны не вложите свой труд.
Нет, я не буду рядом с вами, не буду рядом никогда.
Утрётесь вы когда-нибудь своими горькими слезами,
моя звезда же — никогда.

Стоит за рекой сосновый лес, медведь косолапый на ёлку полез.
Увидел — на ёлке улей летает, лапой своей свою пасть вытирает,
Никак не достать ему летающий рой, на ель он лезет,
словно герой.
Взял, под елью он всё отложил, то, что с утра взял и срубил.
Срубил он немало, пару котлет, и не сбегал при этом он в туалет.
Съел колбасу, хвост да селёдку, и при этом,
заметьте, попросил ещё водку.
Съел два салата — оливье и тёртую свёклу,
и ещё попросил даже морковку.
Съел буженину и кашицу щей, ещё попросил мослов и хрящей.
Наевшись всего до отвала, по лесу пошёл бродить
до лесного завала.
Вот и увидел широкую ель и за ульем, собака, взял и полез.
Но тяжёлая ноша в желудке мешает,
и медведь берёт и под себя подсирает.
Облегчившись вволю на весь белый свет,
наш медведь на ёлку полез.
Долго ли, коротко, — лез он по ней, точно не знаю,
но улей взял, улетел.
Сидит он на ели, не солоно хлебавши,
Словно как филин, колбасой наглотавши.

Ну, что ещё для вас придумать?
Ну, что ещё для вас мне написать?
Иду я с мыслями весь угрюмый,
Вчера похоронил свою родную мать.
Поверьте мне, её мне очень не хватает,
И я не знаю, как об этом ей сейчас сказать.
И сердце у меня от горя замирает,
И хочется слезою всё кричать.
Она ушла, даже не сказавши,
Что хочется отправиться в далёкий путь,
И даже чаю со мною не попивши,
Я бы смог с дороги той её свернуть.
Кому сейчас пойду поплачусь?
К кому прижмусь своей щекой?
Кому плечо своё сейчас подставлю?
Кому седину сниму своей рукой?
Нет, не будет больше мамы,
И не увижу больше её тёплых, нежных глаз.
На сердце моём остались только шрамы,
И слёз моих, которых полный таз.

Сижу и не знаю, чем закусить,
Под водочку хмельную что заглотить.
Есть вроде салат из квашеной капусты,
Картошка отварная и цветная капуста.
Есть сало копчёное и даже такое,
Есть грибочки солёные, с холодцом отварное.
Пельмени варёные даже есть,
Струганина, и мне всё это сразу не съесть.
Зажрался, наверное, босяк я такой,
Хлобыснуть бы меня палкой да ещё колбасой.

Люблю я ломоть свежего хлеба,
Заправить его парным молоком.
В стойле мычит лишь только корова,
берёза стоит под окном.
Утром когда просыпаюсь, заря стоит на посту.
Заре всегда улыбаюсь, любимую утром бужу.
Бежим мы с нею по полю голыми, босиком,
Ныряем в тёплую воду и слушаем речной прибой.
Волна ласкает берег нежным своим языком.
Слышен песка шелест, бежит он тонким ручьём.
Любимую свою целую, ветер волосы треплет ей.
На заре глухари токуют, а я прижимаюсь к ней.
Солнце освещает её груди и освещает её стройный стан.
Волосы лижут груди и закрывают её капкан.
Ляжем мы с нею в сено, застонем с нею вдвоём.
Хорошо отдыхать летом, где берёза стоит под окном.

Провожала мать Алёшу: «Береги себя, сынок».
И зимою по пороше прибежала босиком.
«Сын Алёша возвратился», — ей сказали поутру,
Похоронку они держали, дали в правую ей руку.
Она с дрожащими губами вскрыла беленький конверт,
Буквы все там заплясали, не хватало слезам мест.
Руки бедные дрожали, она боялась на пол сесть.
Её ноги так стонали, что хотели просто лечь.
Она упала без сознанья, слёзы лежали рядом с ней,
Они стекали прямо из глаза, руки бились о плетень.
Похоронку положили в чёрный ящик для гостей.
Ждёт мать домой Алёшу сына,
И ждёт от сына с надеждой ещё вестей.

Дорога моя неказиста, в неё много ухабов, порог,
И где-то она терниста, и много ещё в ней врагов.
Но враги меня не пугают, меня пугает предательство лишь.
И сердце всегда замирает от страха, в меня он настолько вошёл.
Меня предавали подруги, уводили моих мужей,
А также друзья предавали, кидали меня через пень.
Нет у меня больше подружек, нет у меня и друзей.
И нет у меня лишней подушки, чтоб тебя пригласить в постель.

Звенит колокольчик, летит по тайге,
Лошади скачут по таёжной земле.
Разносится звон в глушистом лесу,
Напугал по дороге воровку-лису.
Колокольчик звенит, разливается,
На морозном снегу снегири заливаются,
Морозное утро видят они,
И радуются солнцу одни глухари.
Токуют они на глушистой поляне,
Даже звон колокольца не слышат в закате.
Разносится звон, колокольчик звенит,
Звон его даже волчицу пьянит.
Слышит она — колокольчик поёт,
А желудок её сильно, так сильно сосёт,
Но не может догнать колокольчик она,
Она от него так далеко.
Вот потому он её и пьянит,
И в глазах её только, только блестит.

Мой основной транспорт передвижения — метро. В поездах часто
видел мужчину, продающего газеты по вагонам метро. Вы знаете,
я уже думал, что в моём сердце нет места для жалости. Когда
вышёл из вагона и шёл по переходу метро, увидел того самого
мужчину. Он стоял на этом переходе и как-то жался неуверенно,
держа газеты в руках. Я было прошёл, но что-то меня остановило.
Никогда больше 10 рублей не подавал, а тут достал сторублёвую
купюру и подошёл к нему и предложил взять. Он тянул руку
как-то неуверенно. Когда вложил эту купюру в руку, он стал её
ощупывать, как это делают слепые. И я в этот момент взглянул
ему в глаза. Они ничего не видели. У меня сердце сжалось, пришёл
домой и написал этот стих.

Хочу рассказать вам историю эту, когда был совсем молодой.
Хочу рассказать вам историю эту, как сегодня стал я слепой.
Жизнь меня бросала от края до края, ездил по родной я стране,
Был я рабочим, был инженером, ездил всегда на коне.
Девки от меня отбоя не знали, ходил с ними только в кино.
По ночам уходил я в запой.
Ох, и трудно приходилось девкам со мной!
Но встретил одну молодуху, влюбился в неё я тогда,
И представьте, мне хватило тогда духа, она сказала:
«Вот вам моя рука».
Счастливо мы с нею прожили тридцать с лишним лет,
И детей с нею не нажили, и ходили с ней на концерт.
После очередного концерта моя жена умерла.
Осталась гореть только свечка, и то друзья, это моя.
Но старость подошла незаметно, с пенсией хлеб только жевать.
И скажу вам честно, в метро стал газеты распространять.
Немного, немало, но ездил, на жизнь хватало вполне.
Но зрение себе я наездил, и вот в метро стою в темноте.
Держу я пару газеток, ноги еле стоят.
Мне бы продать эту пару газеток, да не вижу, кого умолять.
Поверьте, я ничего не вижу, и деньги наощупь я узнаю.
Хорошо, что ещё слышу, без слуха совсем пропаду.
Помощи я не чуждаюсь, копейке всегда я рад.
И лишним рублём не гнушаюсь, если готовы его мне подать.
Зрения нет подчистую, с палочкой с белой хожу,
Мне бы жену другую, а то я совсем пропаду.

Колокольчик стоит под окном. На тройке поеду я вечерком.
Разгоню свою усталую хмарь и девок за грудь буду хватать,
Губами буду их целовать и в карете своей их зажимать.

Ещё трудней для вас стало придумывать,
Ещё трудней для вас стало писать.
Не хрен здесь раздумывать, надо пойти поплясать.
Может, чего натанцую, может, чего напляшу,
Может, чего нарисую, может, чего напишу.
Третьи сутки танцую, ничего не могу написать.
Третьи сутки рисую, ничего не могу я сплясать.
Я же сижу на коляске который уж год,
Езжу на ней как на тачке, летаю как самолёт.
Летаю на ней по квартире, летаю я в ней в магазин,
По городу тоже летаю, и всё летаю один.
Я знаю, голубка моя где-то летает, но летает она так высоко,
И звёзды одни там сверкают, и сверкают они так далеко.
Свою я голубку дождуся, и вместе с ней полетим.
А утром, когда проснуся, мы с ней вместе в небо взлетим.

О, родина, край мой далёкий, уехал я от тебя.
И снятся теперь мне берёзы, и снятся ещё тополя.
Снится ветвистая речка, её заливные луга.
Снится мне старая речка и снятся коровьи стада.
Снится плетень на заборе, покосился он набок к земле.
Снится мне щель в заборе, когда я лазил по ней.
Лазил по огородам, клубнику с грядки срывал,
Лазил по сеновалу, девок я там зажимал.
Снимал с них ситцевое платье, ласкал их голую грудь,
А после бежал на речку, рыбу ловил я в пруду.
От девчонок не знал я отбоя, ласкали меня языком.
Зорьку встречал в стогу сена, стал я совсем большой.
Роса пробудилась утром, пора настала мне уезжать,
Поезд увёз меня скупо, не стал гудок подавать.
Помотало меня по России, помотало по чужим берегам,
И мечтаю сейчас о России, чтоб попасть на её берега.

Люблю отдыхать я летом, когда калина лежит под кустом.
Люблю отдыхать я летом и гроздья рябины мять на сене густом.
Зажму я берёзку родную и раком поставлю её.
Она не даёт ни в какую, да ну её на хрен её.
Пойду я к рябинке душистой, всю душу ей изолью,
И хвостик её пушистый у ней между ног найду.
Зацелую её хвостик, зацелую её ветвистую ветвь,
И она мне раскроет зонтик и не будет даже перечь.
Заласкаю её нежные груди, заласкаю её нежную прядь,
И до утра с ней я буду, и буду в ней утопать.

Хочу достать из широких штанин дубликат бесценного груза.
И гляжу, висят гроздья рябин, и меня посещает тут муза.
Я рябину беру в ладони, достаю свой бесценный груз,
И с рябиной мы вместе делаем железный союз.
Будем множить, печатать мы вместе,
дубликаты мы с ней выпускать.
Всё это делать я сам умею, и вам об этом могу сам сказать.
Мой дубликат бесценного груза, не раз послужит он мне.
И мне не надо искать какого-то мужа, я сам пойду к его жене.
Обалдеет от моего дубликата и ноги раздвинет свои,
И буду читать ей Сократа, а также стихи свои.
Пронесётся время лихое, появится другой дубликат,
Эх ты, время моё золотое, и стихи мои будет читать.

Разгоню свою унылую грусть,
Сегодня возьму и напьюсь.
Буду пить сегодня вино
И не пойду с любимым в кино.
Надоел он мне до чёрта,
Буду пить и гулять сегодня одна.
Буду музыку слушать я в кабаке,
И водку найду я в стакане.
Заплачу от боли такой,
Когда была ещё молодой,
Когда меня рвали трое парней
И катались они на сладкой волне.
Пришла я домой оплёванной, грязной,
Под душем стояла в самой, в самой ванной.
Грязь стекала с меня,
А также стекала моя тут слеза.
Я долго стояла, который уж час,
Вода всё бежала, смывала с меня грязь.
Долго пришлось мне всё забывать
И тот вечер поганый ещё проклинать.
Но время прошло, боль та утихла,
Только иногда ночью она выла;
Будила она память во мне,
И я прижималась к подушке сильней.

Давно не брал я в руки гитару и песню не пел у костра.
Ударю по струнам как по литавру, и песня польётся тогда.
Загрустит моя грустная песня, заплачет слезою моей.
Лейся, песня моя удалая, спой о голубке моей.
Спой о том, как она летает в небесах, что рукой не достать,
И с микрофона песни её слетают, и мне остаётся только стоять.
Пусть она летает среди галактик звёзд,
И пусть надо мной пролетает и машет своей рукой.
И я увижу её на небе, когда будет махать лучом,
Для неё звездою стану и махну ей своим крылом.
Улетим мы с нею вместе в эту непроглядную даль,
И нам с ней на небе места не хватит,
потому что мы будем вместе летать.

Я ноги свои раздвигаю, хочу, чтобы ты в меня вошёл,
И от этого только таю. Но почему ты ко мне не пришёл?
Тебя я ждала так долго, целых семнадцать часов,
И от любви к тебе иссохла, для тебя открыла засов.
Двери открыла настежь, родной, дорогой, заходи.
Но не в моей было власти, тебя пришлось отпустить.
Тебя, дорогой, отпускаю. Если хочешь идти, так иди.
Ведь любить себя не заставишь, так другую хотя бы люби.
Для тебя я дверь открытой оставлю,
если захочешь зайти, заходи,
И тебя у себя на ночь оставлю, ты на это сам того погляди.
Я чаем тебя обогрею и в чай свою любовь положу,
И тебя я ночью согрею, и любовью своей задушу.
Оставь мне надежду, что хоть когда-то ко мне ты зайдёшь,
Хоть малую, но надежду, и я буду знать,
что ко мне ты ещё придёшь.

Я жду от вас любви ответной, у вас под окнами вздыхал.
Была она только безответной, и я в подушку всё рыдал.
Подушка вся засолонела от горьких слёз и от разлук,
Она как будто заледенела, моя любовь приносит мне столько мук.
Мне вас любить такая мука, но вы не хотите меня любить.
Для вас пусть лучше будет разлучница разлука,
И вы готовы меня убить.
Но как мне быть и что мне делать, без вас и дня я не могу прожить.
И я беру скорей карету, и я лечу куда-нибудь,
Но только чтоб не быть мне дома, не видеть ковровых,
бархатных мне стен.
Мне в доме быть такая скукотища,
блестит начищенный мною паркет.
Ползёт по стенке паучище, надо его тапком сейчас прибить,
Но он залез, собака, в щёлку, мне его оттуда не добыть.
И подвожу на часах я стрелку, куда идти, куда бежать?
Я побежал, за поворотом увидел там кабриолет,
к нему давай скакать.
Извозчику сказал: «Поедем в табор», достал я пачку сигарет.
Часа два на той кибитке меня трусила, и поправлял себе берет.
Приехал в табор на берегу реки. И с той кибитки я спустился
И прошёлся по берегу, кругом лежали одни пески.
Я шёл и матерился.
Цыгане быстро подбежали, спросили: «Барин, что вам спеть?» —
И до утра они танцевали, и мне не знали, что ещё попеть.
Я у костра сидел и грелся, шампанским душу заливал,
И у цыган я отогрелся, шампанским душу веселя.
Извозчик сидел тут рядом, ему я тоже наливал.
Он говорил: «Не пора ли, барин, в город?» —
и он мне всё об этом намекал.
Цыгане меня заворожили, бумажник мой стал совсем пустым.
Но цыгане об этом не тужили, ведь я приехал холостым.
Заря от спячки пробудилась, и солнца луч лизал мне нос.
Роса от солнца ещё проснулась, и на лугу идёт покос.
Домой поехал я опустошённый,
мне вновь нахлынула моя любовь,
Но где же вы и с кем вы спите? Во мне кипит моя же кровь.
Домой приехал утром рано, заря лизала ноги мне,
Паук сидел на фортепьяно, спросил: «Дружище, ну как тебе?»
Я отмахнулся от него рукою: «Паук, мне не до тебя!»
Он любовался лишь собою, из такта он спросил меня.
Я завалился в свои сени, постель холодная стояла тут в углу.
Паук полз по моей тени, ему сейчас я покажу.
Пока искал рукою тапок, паук тот самый убежал,
И в руке держал тот самый тапок, и я так мирно засыпал.

Проснувшись ночью, утром рано,
паук искоса в углу на меня глядел,
И от выпитого шампанского я головою заболел.
Башка трещала, что нету спасу, она гудела, как самовар.
И где-то порвал штанину, вот зараза,
и пил с похмелья я хлебный квас.
Во рту всё так пересохло, смешал шампанское с вином.
Наверное, у меня там всё отсохло, и побежал я за пивком.
Я сбегал быстро в хлебную лавку, благо что она рядом тут была.
Купил я пива и салату, ах, как трещит тут голова!
Паук же, видя, что до него нет дела, из щели тихонечко пополз.
С бутылки пробка тут слетела,
белья нестиранного лежит тут целый воз.
И пиво быстро побежало по горлу в желудок прямо мне,
Оно так сверкало и игралось, бутылку пива прижимал к себе.
Голова от боли проходила, но пустота меня трясла,
Она ничего не находила, в моём сердце нет огня.
Его залил своим шампанским и пивом свечку загасил,
Но я всё тот же, я романтик, и вас я об одном прошу:
Подайте мне любви стаканчик, его с собой я заберу
И буду пить любовь глотками, понемногу, по чуть-чуть.
Не буду пить её я залпом, а то вдруг ею отравлюсь.
Но вы не подадите даже стопки, боясь —
от стопки вдруг напьюсь,
Глотка мне даже не дадите из этой стопки своей любви,
А скажете: «Попозже заходите». Любви ко мне вам не найти.
Что ж, и зайду я к вам попозже, когда покроюсь сединой,
В руках держать я буду розы, и вы мне скажете:
«Хочу быть вашей я женой».
Из глаза моего слеза сочится, слеза прошедшей моей мечты,
И к вам я стал иначе относиться,
и в ответ вам подарю лишь свои цветы.

Твой взгляд такой надменный и смотрит свысока.
Сияет взгляд твой блеском, но в нём нет сейчас огня.
И ты всегда надменна и смотришь в небеса,
Считаешь себя дивой, звездою в небесах.
Считать себя ты можешь яркою звездой,
Считать себя ты можешь и яркою луной.
Только у холодных взгляд всегда блестит,
И только у холодных взгляд — он не горит.
Взгляд твой не согреет, а только обожжёт.
От твоего взгляда сердце заледенеет и от холода умрёт.
Твой взгляд разжечь нетрудно и даже мне разжечь,
Единственное, что будет трудно, с тобой в постель мне лечь.