Наталья Снегина, или Поездка в Радово

В память Сергея Есенина
Село у нас Радово всего-то сорок дворов.
Пастух гонит по зорьке небольшое стадо коров.
Бьёт хлыстом непослушных, от стада готовых отстать.
Бык есть один норовистый, всех готов забодать.
Гонит он стадо на поле, где не прошёл сенокос.
Хорошо у нас на просторе, растёт где-то рядом овёс.
Берёзы стоят, колосятся, ветер сдувает листву.
Бегут тут поросята, мнут сухую траву.
Лужи стоят н а дороге, колея утопает в грязи.
Мать стоит на пороге: «Ты сказал: “К осени жди”.
Да ты бы сказал, Серёжка, приедешь на сенокос.
Отец сейчас в сторожке, там, где идёт покос».
Мать обняла меня крепко, пустила себе слезу.
Поставил себе табуретку, на ней сейчас посижу.
Взял закурил папиросу — мода сейчас пошла.
Мать принесла калоши — в амбаре у себя нашла.
«Нечего обувь портить, чай не в городе ты.
Калоши вся деревня носит. А ну-ка, снимай портки.
Вон, надевай отцовы шаровары как паруса.
Надо подбить подковы, у лошади пошла хромота».
Взял под уздцы нашу лошадь, кузня на краю села,
Идёт лошадь, хромает, хвост у ней как метла.
Идёт, отметает мошку, слепень ещё жужжит.
Скоро копать картошку. Кузнец по наковальне стучит.
«О, здорово, Серёжка! Давно не видел тебя.
Что там с лошадью случилось? Что там за беда?» —
«Да вот, подкова слетела, стала уже хромать».Рядом искра полетела. Кузнец давай лошадь ковать.
Взял подковал все четыре сразу у ней ноги.
«Хомуты нынче у нас дорогие. Лошадь бери под уздцы.
Как, Серёжка-то, в городе? Какие там нынче дела?
Слыхал, будто в городе лошадь бежит без седла.
Железная вся такая, из задницы валит дым».
Дал ему папироску, сказал: «Давай посидим.
Это ещё не новость. Есть паровоз такой.
Купила его Россия за запас наш с тобой золотой.
Сам он такой огромный, чёрный как смола,
Дым изо рта пышет, во рту у него труба.
Крутит колёса стальные, бежит ещё по земле.
Кочегар в топку уголь бросает, и сам он в чёрном угле.
Ладно, посидел с тобой тут немножко,
А мать-то меня заждалась. Сидит и смотрит в окошко.
Ворона со стола хочет хлебец украсть».
Пройдусь прогуляюсь по полю, где когда-то ходил
босиком
И любил девушку в белом, а теперь люблю в голубом.
Девушку звали Натальей, всё время в белом была.
По утрам с ней солнце встречали, когда восходила заря.
Провожал её до дома, на косы её глядел,
Брал её за руку и от этого только бледнел.
Вот подошёл я к дому, мать стоит у крыльца,
Держит она миску варёного холодца.
«Вот, поешь-ка, Серёжка, нашего холодца.
Ноги сейчас больные у нашего отца».
Не стал отказывать матери. В этом всё же старалась она.
Спросил про Наталью я Снегину: «Как она, хороша?» —
«Она заходила недавно, узнав, что ты здесь.
Тебя приглашала в гости, чаю у ней отъесть.
Пойди оденься красиво, чай к женщине всё же идёшь.
А то ты в этих лохмотьях с нею хоть чаю попьёшь».
Одеваться не стал красиво, пошёл в том, что мать отдала,
Пошёл через знакомое поле, где когда-то Наталья ждала.
Вот оно, поле большое, вот тропинка к ней,
Вот ручей золотистый, где бежал когда-то за ней.
Воспоминания нахлынули залпом, что на пригорок взял
и присел.
Жаворонок крыльями в небе хлопал, и в небе он
песни пел.
Вот и Натальин домик, вот её вешний сад.
Держала в руках томик, сказал: «Видеть вас очень рад».
— «А, Сергей вы Есенин, вас не узнать ни за что.
Живёте вы в городе, где Ленин своё поднимал ружьё.
Вы изменились немного, взгляд у вас стал другой.
Тогда вас звали Серёжа, и чуб у вас был золотой.
Чуб остался, да вы стали другой».
На этом с ней и расстался, сказав: «Зайду раз-другой».
Лето прошло незаметно, к ней не раз заходил,
Отец намекал на что-то и всё со мной говорил:
«Оставайся, Сергунька, подольше, подольше у нас
поживи.
Её ты узнаешь побольше, а там, глядишь, малыши». —
«Отец, да не моя это женщина, её я любил другой.
Я любил женщину в белом, а теперь люблю в голубом».
Осень подошла незаметно, вещички пора собирать.
Зашёл тогда к Наталье, слова давай подбирать.
«Простите, Наталья, Серёжку и чуб кудрявый его.
Давайте посидим на порожке», — глядя на её плечо.
Так мы с ней и расстались, друг другу ничего не сказав,
На крыльце мы с ней простились, о главном ещё умолчав.
Мать наплакалась вдоволь, сединою покрылись глаза.
Рядом стоял тополь, с него опадала листва.
Отец стоял очень грустный, тряслась у него губа,
Положил вещи в телегу, и опять затряслась колея.
Вижу материны плечи, слышу: «Сынок, пиши.
Да в этом сельском уезде можно сдохнуть от нищеты».
Повозка скрылась за поворотом, мать оставалась стоять,
И о следующем моём приезде ей оставалось мечтать.